Паразитарий - Юрий Азаров

— Только после нашего главнокомандующего Веспасиана. Он любит именно такие узкие бедра, — рассмеялся трибун Луцилий.

— Ладно, — пробурчал Никанор. — Можно и после Веспасиана.

Никанор подошел к цистерне и крикнул осажденным:

— Предлагаю сдаться. Обещаем пощадить.

— Мы скорее умрем, чем сдадимся, — отвечали иудеи. — Лучше умереть здесь, чем на кресте или на арене цирка.

— Даем вам один час на размышление. Потом выкурим вас оттуда.

Иосиф видел, как солдаты подтаскивали дрова и хворост. И тогда Иосиф бен Маттафий, иудейский священник первой череды, главнокомандующий иудейскими войсками, сказал:

— Великий грех самому лишать себя жизни. Будет меньше греха, если каждый убьет не себя, а товарища. — Иосиф достал из-за пояса игральные кости и предложил всем испытать свой жребий. На каждой из четырех костей были свои знаки. — Кому знак «шин», тот должен быть убит, а кому выпадет знак «гимель», тот должен убить товарища. Кто вытащит знак «нун», тот умрет в последнюю очередь.

— А знак «хэ» что будет означать? — спросил его друг и помощник Авраам Каула.

— Смерть, — ответил Иосиф.

Семь раз бросал кости Иосиф и семь раз ему выпадал знак "нун".

Без единого звука один за другим умирали соратники священника первой череды Иосифа бен Маттафия. Просили товарищей:

— Да не дрогнет твоя рука… — и негромкие слова молитвы. И благословляющий жест священника.

Когда в цистерне остались только двое — Иосиф и Авраам — и последний стал на колени и произнес слова молитвы, Иосиф бросил меч и направился к выходу.

— Убей же меня! — кричал Авраам вслед уходящему военачальнику.

Иосиф не ответил. Авраам вонзил кинжал в свое горло и резко повернул лезвие ножа. Не знал Авраам, да и никто не знал, что игральные кости Иосифа бен Маттафия, первосвященника первой череды и будущего историка Иосифа Флавия, были мечеными.

Проклятье тебе, Иосиф бен Маттафий, великий сын великого народа! Сам Бог Ягве покарает тебя и за предательство доверившихся тебе людей, и за юную Сару, и за глумление твое над верою иудейскою. И самое страшное, может быть, даже не в том, что ты так безжалостно предал, а в том, что ты всю жизнь гордился своим предательством: как же нашел ход в абсолютно безвыходном положении. Когда трибун Никанор швырнул тебя, закованного в цепи, к ногам главнокомандующего Веспасиана, молнией озарила твое сердце гениальная догадка, и ты сказал повелителю и палачу твоему:

— Вели, мой повелитель и владыка, облачить меня в отшельнические одежды, и я предскажу тебе твое будущее.

Веспасиан осушил бокал фалернского вина, надкусил зажаренного дрозда и расхохотался:

— Какой же смысл тебе, мой еврей, перед своей собственной смертью предсказывать мое будущее?

— Мое единственное предназначение в этой жизни — передать тебе то, что вложил в мой бедный разум великий наш Бог Ягве…

— Я так тебя понял, мой еврей, что ты имеешь ко мне поручение от самого Ягве. Клянусь Юпитером, но с этим господином мне не хотелось бы ссориться, пока мы не взяли Иерусалим.

И Веспасиан велел нарядить Иосифа в одежды отшельника.

— Вели удалить всех присутствующих, — тихо сказал Иосиф по-гречески. И когда в палатке они остались вдвоем, Иосиф сказал шепотом: — Еврейский народ, ты знаешь об этом, ждет Мессию. Фарисеи и саддуккеи говорят, что Мессия должен быть непременно евреем. А мне вчера Ягве сказал, что Мессия явится в облике римлянина. И этим Мессией будешь ты, Веспасиан. Ты будешь Владыкой и Богом Вселенной.

Как ни дерзок был Иосиф, Веспасиан, однако, не был удивлен: ему предсказание пришлось по душе.

— Я так понял тебя, мой еврей, Бог Ягве сказал тебе, что я буду императором. Когда это произойдет?

— Этого я не могу сказать. Но готов ходить в этих цепях, пока ты не станешь властелином всей земли. Мое сердце подсказывает: это случится не позже чем через три зимы.

— Ну что ж, мой еврей, ты мне нравишься. Но запомни, хитрая лиса, я тебя распну на кресте, если твое предсказание не сбудется. А теперь скажи мне, мой пророк, что ждет меня этой ночью?

— Тебя ждут радости плоти, покой и отдохновение, — быстро и уверенно сказал Иосиф.

— Да ты и впрямь пророк, мой еврей. Пойдем же, выберем ту, кто даст мне эти радости, покой и отдохновение…

Веспасиан сразу остановился у ног юной Сары. Девушка сидела на корточках, сложив на груди руки.

— Пусть встанет, — сказал Веспасиан по-латыни.

— Встань, Сара, — сказал Иосиф по-еврейски.

— Слушаю вас, мой господин, — отвечала Сара.

— Какая же аппетитная дроздиха! — захлопал в ладоши Веспасиан. И крикнул: — Фортуната, приведи мне эту Юнону в надлежащий вид. Я лопаюсь от счастья, мой еврей, какая же это прекрасная дроздиха! Веселитесь сегодня, солдаты мои, — крикнул он сопровождавшим его воинам, выбирайте себе женщин, а мой выбор уже завершен, и сам Ягве руководил мною. Не так ли, мой еврей? Значит, и боги подвластны страсти, мой еврей, у меня поджилки дрожат, когда я вижу ее узкие мраморные бедра. Скажи-ка ты ей, чтобы она не ревела. И скажи ей, что я дам ей десять сестерциев, если она будет весела и ласкова…

— Будь ласкова с владыкой нашим, Сара Лашез, — робко попросил Иосиф.

Сара улыбнулась и ушла с Фортунатой в свободную палатку.

Утром Веспасиан сказал Иосифу, которого привязали на цепь, как сторожевого пса у палатки главнокомандующего:

— Она прекраснее Дианы, лучше всех нимф, вместе взятых. Ты настоящий пророк, мой еврей!

Слава тебе, Иосиф бен Маттафий, великий сын великого народа, восставшего против язычников и против христиан восставшего, и против веры восточной, и против всех нравоучений восставшего!

Слава тебе, Единственный, чье терпение и мудрая изворотливость так легко соединились с высокомерием и непомерным честолюбием: все ты готов принести в жертву, лишь бы свою шкуру спасти и через все века пронести эту утоленную спасительность и дать тайный пример всем коленам еврейским, чтобы терпение всегда было начеку в творении всех дел праведных и всех бед неправедных, чтобы всегда все предавалось, когда есть на это нужда, предавались любовь, товарищество, мужество, отвага — все прочие добродетели, ибо все в этом подлунном мире изменчиво и двусмысленно, и никакой язычник никогда не постигнет эту великую диалектику иудейской веры, когда всякое «да» включает в себя миллионы «нет», когда радость плоти есть величайшая ступень к еще большей радости и когда последняя человеческая радость обращается по Божьему велению в последнюю беду, в крах, в пепел, в дуновение жаркого ветра в знойной пустыне, населенной лишь скорпионами и тарантулами.