Присягнувшие Тьме - Жан-Кристоф Гранже

– От судьбы не уйдешь. И это тоже по твоей вине.

– Что ты такое говоришь?

– Ваша религия. Ваши великие дискуссии. Вы всегда считали себя выше других. Вы ставили себя над жизнью.

Я молча упаковал сверток. Она продолжала плакать.

– И эта проклятая работа в полиции… Она всегда была оправданием. На этот раз надо принять правду. Люк свихнулся. Всерьез, – она покачала головой, почти смеясь сквозь слезы. – Сатанизм…

– Люк был настоящим христианином, ты не можешь этого отрицать. Он никогда бы не дошел до такого.

На лице ее появилась недобрая улыбка:

– Включи мозги, Матье. Ты разве не слышал о законе сходящихся противоположностей?

Белки ее глаз были покрыты красными жилками. Из носа у нее текло, но она не обращала на это внимания.

– Крайности всегда сходятся. Люк был таким мистиком, что стал сатанистом. Известный принцип, правда? – Она высморкалась. – Во всех религиях есть секты фанатиков, которые в конце концов приходят к отрицанию основных догматов.

Ее рассуждения о пределах веры повергли меня в изумление. Однако она была права. Я сам знал примеры подобного перерождения ярых католиков. Взять хоть великолепные страницы Гюисманса о Жиле де Рэ, соратнике Жанны д'Арк, глубочайшем мистике, ставшем серийным убийцей.

– Дай мне время, – попытался я снова. – Я найду объяснение…

– Нет, – сказала она, вставая. – Я больше не хочу ничего слышать о расследовании. И я больше не хочу, чтобы ты ходил в клинику. Если, к счастью, Люк очнется, больше и думать будет нечего ни о вашей вере, ни о его работе в полиции!

Я поднялся со свертком под мышкой и направился к двери:

– Ты мне не сказала, как он.

– Изменений нет.

Она помолчала, стоя на пороге. Слезы у нее высохли. Теперь ею владел только гнев.

– По мнению докторов, это может длиться годами. Или закончиться завтра. – Она отерла руки о юбку. – Вот как я живу!

Мне не удалось найти подходящее утешение. Я пробормотал что-то невнятное на прощанье и исчез за дверью.

Я остановился около машины, поливаемой дождем. Под одним из дворников торчал белый листок. Я осмотрелся – на улице никого. На листке было написано:

Встреча в Польской католической миссии,

улица Сент-Оноре, 263-а. В 22 часа.

Я несколько раз перечитал текст, постигая его смысл. Свидание в польской церкви. Ловушка? Я изучал почерк: спокойный, уверенный. Ничего общего с прежними посланиями.

Было больше восьми часов. Я сунул записку в карман и сел в машину. Через полчаса я подкатил к своему дому. Я там не был целую неделю, но не испытал ни малейшего чувства «родного крова». Меня мучил только один вопрос. Кто написал эти слова? Я думал о Казвьеле и Моразе. Третий убийца?

Приняв душ и побрившись, я надел костюм. Когда я завязывал галстук, мне в голову пришла одна идея. Идея пришла ниоткуда, но тут же стала совершенно очевидной.

Это сама Манон Симонис назначила мне свидание.

Она меня обнаружила, следовала за мной, может быть, в Швейцарии, может быть, в другом месте. Теперь она хочет со мной встретиться. Эта ни на чем не основанная идея внезапно наполнила меня теплом. Несмотря на разрастающийся кошмар, несмотря на нагромождение трупов и подозрения, которые падали на девушку, меня охватило нетерпение и радость оттого, что я ее увижу.

Я взял оружие, закрепил кобуру слева, повернув рукояткой направо, как обычно. Потом одернул полы пиджака. Я погасил лампы и смотрел в окно на блестящую, похорошевшую от огней улицу.

Сигарета «кэмел», облачко на стекле.

Я превратился в сплошное нетерпение.

Встретить Манон Симонис, двадцати двух лет, воскресшую из небытия.

На улице Сент-Оноре в районе дома 263 было целое скопление роскошных бутиков и велись дорожные работы. Польской церкви на углу улицы Камбон приходилось выглядывать из-за теснившего ее строительного хлама.

Я оставил машину на пешеходном переходе и побежал мимо мерцающих луж. Ливень возобновился с еще большей силой. Я отряхивался, перескакивая через ступени, ведущие к порогу. Здание было темным и грязным. Кругом поблескивали красочные витрины с предметами роскоши и, казалось, бросали на него неодобрительные взгляды, заставляя еще глубже зарываться в грязь. К входу вел закопченный портик с кривыми колоннами. Между плохо пригнанными плитами собиралась дождевая вода.

Несмотря на поздний час, здесь царило странное оживление. Мужчины бандитского вида в шапках, надвинутых на самые глаза, переговаривались по-польски, засунув руки в карманы, – без сомнения, поляки-нелегалы в поисках левой работы. Церковная служительница в кремовой косынке, выделявшейся в темноте, заботливо прикрепляла к информационной доске маленькие объявления.

Я толкнул деревянную дверь. Прошел через тамбур и толкнул следующую дверь.

Церковь была круглой. И черной. Неф и хоры образовывали большой овал, в котором очень низко висели люстры – короны из кованого железа – с множеством лампочек из тонированного стекла, испускавших слабый янтарный свет. Чтобы привыкнуть к темноте, мне пришлось несколько раз закрыть глаза. Все пространство было занято неровными рядами скамеек, придвинутых чуть ли не вплотную к алтарю, представлявшему собой единственную ступеньку, над которой красовались массивный крест, несколько свечей и одна картина. Направо, в глубине абсиды, мигала красная лампадка. Все казалось туманным, неразличимым, подвешенным в сумраке, где витал запах ладана и сгнивших цветов.

Я коснулся воды в кропильнице, перекрестился и сделал несколько шагов. Благодаря люстрам я разглядел картины на стенах. Святые, ангелы. У мучеников не было лиц, но в свете свечей казалось, что рамы из старого золота слабо тлеют. Очень высоко, под куполом, поблескивали витражи. Дождь стучал по стеклам и свинцовым переплетам, усиливая ощущение сырости.

Никого не было видно.

Ни одного верующего на скамьях, ни одного паломника у подножия алтаря. И главное – никаких признаков Манон. Я посмотрел на часы: 22. Как она может сейчас выглядеть? Я вспоминал портреты маленькой девочки. Очень светлая блондинка без бровей и ресниц. Сохранила ли она внешность ребенка-альбиноса? Я не мог себе ее представить. Но внутри у меня все трепетало.

Слева от меня скрипнуло дерево.

В первом ряду кто-то только что пошевелился. Я различил седые волосы, широкие плечи – и белый воротничок. Священник. Я подошел к нему и замер, пораженный совершенством картины.

Человек с широкими, прямыми, как спинки скамьи, плечами стоял на коленях, склонив серебристый затылок, как будто для причастия. Я видел не просто верующего за молитвой, но, я в этом уверен, воина. Сильного человека, праведника, пришедшего из прошлого.