Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - Николай Берг

Наш спутник корчится на траве, потом затихает, стоя на коленях и уткнувшись седой головой в землю. Девчонка перемежает плач нервной икотой, а я, оцепенев, глупо таращусь на бегущих к нам. Теперь я вижу их лучше, чем раньше, но дорого бы дал, чтобы не видеть их вообще. Из всех них живой выглядит только последняя личность. У нее кожа розовая, и в глубоком вырезе роскошного платья упруго торчат мощные груди. Только вот женское кукольное личико не красят порочные темные круги у глаз и мерзенькие жидкие усы, окаймляющие пурпурный рот. А остальные – живая дохлятина: мертвые собаки, перепачканные землей и кровью боевые псы, и павшие вояки, поднятые то ли шестеркой… При чем тут шестерка? Эта девка с усами явно магичка… Некромантка? Почему с усами? Но морды у бегущих солдат покойницкие, навсегда искаженные последней агонией, бельма тухлых глаз и обвисшая восковая кожа. И они уже близко.

Наш мужичишко тем временем вроде пришел в себя, даже странно: теперь у него не трясутся руки и голова, он двумя пальцами лезет себе в рот (как я вижу это со спины?), потом мажет слюной лезвие сабли и неожиданно легко вскакивает на ноги. Я не ожидал от кривоногого старикашки такой прыти. А он уже длинными, нечеловечески стремительными прыжками несется вниз по склону. Непринужденно крутнувшись вокруг своей оси и придав этим своей сабле дополнительную скорость и мощь, пластает на лету прыгнувшего первого пса, отчего тот разваливается в воздухе на две половины – нижняя с ногами дрыгается в траве, верхняя, разматывая какие-то кишки, кувыркается по склону, пачкая веселую зеленую травку какой-то гнусной жижей. А седой походя смахивает саблей башку второй псине, которая, почему-то не обращая на него внимания, мчалась к нам. Без башки эта тварь смогла до нас добежать, двигаясь как механическая заведенная игрушка, только вот почему-то она забирала на бегу все левей и левей, промчалась совсем рядом с нами, отчего явно пахнуло псиной и мертвечиной. В итоге свалилась вниз – я и не заметил раньше, что мы рядом с обрывом и далеко внизу вьется в серой дымке речка.

Старикашка уже бойко рубился с двумя вояками, третий на руках полз к нам, но куда как медленно. Самому старикашке совершенно не мешал уже торчащий из его спины засаженный по обух боевой топор, а его врагам не препятствовало махать клинками то, что у одного не стало руки, а второй остался без башки. Отсеченная рука отлетела прямо у меня на глазах, в воздух густо плеснуло чем-то темно-бурым, но на темп рубки это никак не повлияло. Когда кривоногий отвлекся на минутку, чтобы прибить ползущего, и я увидел нашего спутника в лицо, то совсем обалдел – у него было такое же мертвое лицо с бельмами, как и у его врагов. И двигались они все одинаково, даже не как нормальные, обычные зомби. И музыка играла в тему – раммштайновское что-то, вроде бы «фойер фрай»[76]. И разумеется, некромантка влепила в старикашку фаерболом, от которого он увернулся, и фаер пропахал совсем рядом с девчонкой (которая от такого привета аж реветь перестала) черную горелую борозду, почему-то воняющую сгоревшим порохом.

Второй фаербол свистнул совсем мимо, потому что старикан с развевающимися седыми патлами уже шустро мчался к некромантке, и топор в его спине мотал восьмерки топорищем. За нашим спутником гнался тот, что без руки остался, а безголовый вояка топтался на месте и вертел в воздухе мечом вслепую, отчего его виртуозство выглядело глупо и комично, насколько это могло быть смешно в такой ситуации. Я точно видел, что девка с усами лихорадочно пряла и сворачивала из воздуха еще один огненный шар, потом метнула его в кривоногого. Тот опять ловко увернулся, упав на землю, и весь жар влепился в бежавшего за ним. Однорукий мертвец вспыхнул сразу, как сноп соломы, и завертелся на месте, а с него сыпались какие-то куски кожаных доспехов и клочья тела.

Все же девка успела и ударила по седому старикану последним шаром. Он у нее вышел недоделанным, наш спутник и защитник не полыхнул факелом. Просто по нему побежали злые колючие язычки черно-красного пламени да еще ему вырвало рассыпавшийся клочьями бок. Перекошенный, сбившийся с шага, почти падающий, старик все же, качаясь как пьяный из стороны в сторону, добрел до суетливо лепящей очередной шар врагини и выложился напоследок, перекрестив ее косым крестом, только сабля тоненько свистнула дважды. Обессилел и сел по-турецки, глядя на нас и улыбаясь какой-то странной улыбкой.

Некромантка за его спиной медленно разваливалась на части. Ее лицо было искажено предсмертным страхом, губы шевелились, а тело распадалось, перекрещенное двумя косыми рассечениями от плеч до пояса. Старик улыбался невозмутимо, глядя на нас бельмами и горя, словно буддийский монах. Когда сгорели ткани лица, он так и остался сидеть, и череп его тоже весело скалился… Впору зажмуриться…

Я открываю глаза и соображаю, что это был сон. У открытого окна стоит моя соседка и выглядывает наружу. Толстым стволом вверх держит мой бесшумник. Грамотно держит, уверенно. Потом мне становится немного стыдно за такие дурацкие соображения. Действительно, глядя на обнаженную девушку, облитую жемчужно-серым питерским светом белой ночи, глупо размышлять о том, как она держит пистолет. Она прикрывает окно, улыбается.

– Проснулся?

– Ага. Сон жутковатый приснился.

– О чем? – спрашивает она, запихивая пистолет мне под подушку, откуда она его и взяла.

Черт его знает почему – вот несколько секунд назад я даже мог нарисовать, какие сапоги были на нашем седом спутнике, и что за узоры были на моем кафтанчике, и какой замысловатый головной убор был на девке-некромантке… А сейчас я даже сюжет сна не могу воспроизвести. Он словно тает, вымываясь стремительно из памяти.

– Собаки дохлые атаковали. А ты что с пистолетом?

– Услышала странные звуки снизу, глянула – там дохлятина собачья скребется. Ну я ее и угомонила.

– Чья собака-то?

– Да откуда мне знать. Но дохлая точно была. Видно, даже ты запашок уловил, раз такие сны увидел.

– Ладно, черт с ней. Надо бы решетки на окна поставить.

– Ни за что! Даже не вздумай! Чтоб никаких решеток! И перестань так масло в пистолет заливать, простыни и наволочки не отстирать потом. Ой! – И Надька неожиданно пугается чего-то.

– Ты что?

– Фу, глупости. Ты только не подумай, что я этак «типа чмоки» там чего-то претендую вообще…

Я не даю ей договорить… Губы у нее пухлые и мягкие, а груди, наоборот, твердые…

С утречка Витя обнаружил весьма неприятный сюрприз. Напарник по ремонту трактора был никакой и даже стонать не мог. На него смотреть было страшно, не то чтоб общаться или стоять вблизи. Запах сам по себе был темой для отдельного разговора, такого ураганного перегара Витя давно не нюхал, да и кроме того, от Валентина воняло изрядно. Спешное расследование наглядно показало, что Валентин воспользовался отсутствием хозяина, который носился как угорелый по лесу, разыскивая пропавшую бесследно Ирину. Он дорвался обманным путем до алкогольных запасов и в произвольном порядке уестествил в себя, воспользовавшись недосмотром Веры, бутылку коньяка «Хенесси», фуфырь какого-то мутного портвешка и отлакировал все это парой банок пива «Клинское».