Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл

были убеждены, что серьезные перемены возможны. Они сомневались, стоило ли Сахарову идти на компромисс с Горбачевым ради усиления советской экономики. Политическое влияние Андрея было ограничено как слабым состоянием его здоровья, так и неопределенным статусом: он не был сторонником режима и не противостоял ему.

В конце концов 15 января 1988 года Сахаров и Горбачев обменялись рукопожатием во время обеда, устроенного Международным фондом за выживание человечества. Запад недолюбливал этот фонд, потому что его основал Арманд Хаммер, американский бизнесмен, известный своими многочисленными сделками с СССР еще при Ленине, а также потому, что в нем участвовали просоветски настроенные деятели различных стран, включая друга Кима Филби — писателя Грэма Грина. Андрей передал Горбачеву список из 200 человек, которых все еще держали в тюрьмах. И все же многим было странно видеть его — «бывшего диссидента», как теперь его называла пресса[150], на одной платформе с западным левым крылом, которое всегда поддерживало политику Кремля, противопоставляя ее политике президента США.

И вновь в Москву

Вернувшись в Москву 9 марта 1988 года, я понял, как далеко еще до обретения свободы. В аэропорту офицеры таможни обыскали мой багаж и очень обрадовались, обнаружив несколько экземпляров журнала «Континент» со списком политических заключенных, составленным Кронидом Любарским, и другие антисоветские материалы. Другие пассажиры отшатнулись от меня, как только прибыл агент КГБ, одетый во фланелевые брюки и спортивную куртку, с клетчатым галстуком, и принялся изучать журнал. Особенно его заинтересовало опубликованное там мое интервью с Сахаровым, взятое у Андрея больше года назад.

«Кто этот человек?» — спросил он, ткнув пальцем в имя корреспондента. Я ответил, что это мое интервью. «Вы знаете академика Сахарова лично?» Его настроение мгновенно переменилось, когда он получил утвердительный ответ. «Что это за книга?» Я ответил, что это моя книга о насильственной репатриации советских граждан в 1945 году. Эта проблема была слишком далекой для такого молодого человека. Ему не хотелось оказаться в центре скандала, который, как он почувствовал, я готов с удовольствием раздуть. Он вернул мои книги и проводил меня до автобуса, который терпеливо ждал, несмотря на то, что пассажиры уже начали нервничать. Позже сотрудники британского посольства не на шутку перепугались, когда я продемонстрировал им список Любарского и сообщил, что провез его через советскую таможню.

За ужином на кухне Сахаровых 13 марта 1988 года я выяснил, что Андрей и Елена (чей отец был армянином) занялись новым делом — конфликтом в Нагорном Карабахе, автономной области на территории Азербайджана, в которой большую часть населения составляли армяне. За несколько дней до этого (20 февраля) местный орган самоуправления принял постановление о выходе этой автономной области из состава Азербайджана. В Нагорном Карабахе начались волнения, двое азербайджанцев погибли. Последовало немедленное возмездие, жертвами которого стали армяне, живущие в Азербайджане в городе Сумгаите. 27 февраля поднялась волна убийств, и в течение трех дней, согласно советским официальным источникам, погибло двадцать два армянина.

Андрей назвал политику Кремля в этом регионе несправедливой, односторонней и провокационной. Впервые со времени своего освобождения он всерьез заколебался, стоит ли ему поддерживать горбачевскую перестройку. Елена пожаловалась мне, что руководство страны не считается с ее мужем. Их обоих не устраивал медленный ход реформ и огорчала малая свобода выбора: либо быть категорически против реформаторов и Горбачева, либо безоговорочно им подчиняться.

Мы беседовали о новой форме диссидентского движения. Андрей не сомневался, что всех узников совести выпустят на свободу. Но что будет потом? Маленькие группы, например, возглавляемые Сергеем Григорянцем и Львом Тимофеевым, уже перешли в открытую оппозицию, издавали журналы, не прошедшие цензуру. Они расширяли границы дозволенной свободы в рамках гласности, а КГБ находился в растерянности, поскольку приказы поступали самые противоречивые. Этих новоиспеченных врагов арестовывали на короткое время, конфисковывали у них оборудование — ксерокс и канцелярские принадлежности, — которое вскоре снова поступало к ним из «американских источников». И все-таки ситуация сильно отличалась от той, какая была в 1977 году, когда людей сажали в тюрьму на семь лет за малейшую критику советской политики.

Я посетил пресс-конференцию, устроенную в маленькой квартире Григорянца недалеко от улицы Летчика Бабушкина. Он предложил ознакомиться с дополнительной информацией о резне в Сумгаите, и более пятидесяти западных журналистов заинтересовались его предложением. «Это был типичный погром, как те, что проводились в конце девятнадцатого века», — сказал он. Члены его группы привезли фотографии и видеозаписи из Баку. Иностранным журналистам все еще не разрешали свободно передвигаться за пределами Москвы, поэтому они выразили желание приобрести эти материалы. Григорьянцу не хватало основных орудий труда журналиста и политика. Я подарил ему магнитофон, а также организовал доставку канцелярских товаров: бумаги для факса, шариковых ручек, скрепок, кассет, бечевки и клея. Я также дал ему «волшебные дощечки», на которых легко можно было записывать информацию, не предназначенную для ушей КГБ, а затем стирать ее с помощью встроенной панели.

Андрей рассказал мне, что он все еще надеется приехать в США. В сентябре 1987 года он сказал Гурию Марчуку, что оказался в неловком положении из-за многочисленных приглашений из иностранных институтов. Он также хотел встретиться со своими родными в Бостоне и с теми американскими учеными, с которыми много лет переписывался. Поездка в Америку была бы для него удовольствием, но могла быть полезна и для СССР как знак большей открытости страны.

Марчук ответил, что существует официальный взгляд на эту проблему: работа Сахарова до 1968 года, носившая секретный характер, полностью исключает заграничные поездки. Андрей указал на то, что Якову Зельдовичу, чья работа была не менее секретной, недавно разрешили выехать за рубеж. Почему же тогда не позволяют ему? Он негодовал, что из-за своих диссидентских взглядов может быть заподозрен в выдаче американцам военных секретов, к тому же секретов двадцатилетней давности. «Это означает, что мое положение по-прежнему неопределенное, и я сомневаюсь, изменится ли что-либо до конца года»[151].

21 марта Андрей обсудил карабахскую проблему с Александром Яковлевым, одним из заместителей Горбачева. Яковлев был против передачи власти над этим анклавом от Азербайджана к Армении. Он считал, что поскольку Кавказ наводнен оружием, то хватит одной искры, чтобы произошел взрыв. Все лето Сахаров работал над своими бумагами, большую часть времени находясь вне Москвы и не зная, что ожидает эту страну в будущем и какую роль он сыграет в ее судьбе.

Осенью 1988 года ему наконец-то разрешили совершить поездку за границу, и 6 ноября он вылетел в Нью-Йорк без Елены, затем направился в Бостон, чтобы повидать родных, потом провел несколько дней в Вашингтоне, принимая