Система экономических противоречий, или философия нищеты. Том 1 - Пьер Жозеф Прудон

утверждаю, что у него были и хорошие резоны, чтобы вмешаться. Доказательство:

«Нельзя это скрыть, — сказал г-н Ренуар, — нельзя этому помешать: патенты являются и будут орудием шарлатанства, а заодно и законной наградой за труд и гениальность… Это в общественном здравом смысле — вершить правосудие жонглирований».

Можно также сказать: общественный здравый смысл — отличать настоящие средства от фальшивых, натуральное вино от фальшивого; общественный здравый смысл — отличать на бутоньерке украшение, данное за заслуги, от данного блудливому — за посредственность и интриги. Почему тогда вы называетесь Государством, Силой, Властью, Полицией, если полиция должна основываться на здравом смысле?

Как говорится: «У кого есть земля, у того есть война»; также «У кого привилегия, у того — судебный процесс».

Эй! как вы будете судить о подделке, если у вас нет гарантии? Напрасно утверждать, что по закону первично применение, на самом деле это лишь подобие. Там, где качество вещи составляет саму ее реальность, не требовать гарантии — это не предоставлять права ни на что, это лишаться средства сравнения процессов и обнаружения подделок. С точки зрения промышленных процессов, успех зависит от такой малости! Теперь эта малость — это всё.

Из всего этого я делаю вывод, что закон о патентах на изобретения, необходимый по его мотивам, невозможен, то есть нелогичен, произволен, фатален по его экономике. Под империей определенных потребностей законодатель полагал, в общих интересах, предоставить привилегию для определенной вещи; и оказывается, что он дал незаполненный чек монополии, что он лишил общественность шансов сделать открытие или любое другое аналогичное, что он пожертвовал правами конкурентов без компенсации и предоставил жадности шарлатанов добросовестность потребителей. Затем, чтобы ничего не пропустить в абсурдности контракта, он сказал тем, кому должен был гарантировать: гарантируйте сами себе!

Я верю не больше, чем г-н Ренуар, что законодатели всех времен и всех стран совершали грабеж, освящая различные монополии, на которых базируется государственная экономика. Но г-н Ренуар также может согласиться со мной, что законодатели всех времен и стран никогда ничего не понимали в своих собственных указах. Глухой и слепой научился звонить в колокола и заводить часы в своем (церковном) приходе. Что ему было удобно в его работе в качестве звонаря, так это то, что ни звук колоколов, ни высота колокольни не вызывали у него головокружения. Законодатели всех времен и всех стран, к которым я вместе с г-м Ренуаром испытываю глубочайшее уважение, похожи на этого слепо-глухого человека: они — жакемары[230] всего человеческого безумия.

Какая слава для меня, если я приду к тому, чтобы заставить эти автоматы задуматься! если смогу заставить их понять, что их работа — это полотно Пенелопы, с которым они обречены на то, чтобы оно разматывалось с одной стороны, в то время, как они продолжают шить его на другом!

Поэтому, несмотря на то, что мы приветствуем создание патентов, в других случаях мы требуем отмены привилегий, и всегда с той же гордостью, с тем же удовлетворением. Г-н Гораций Сэй[231] хочет, чтобы торговля мясом была свободной. Среди других причин он приводит следующий математический аргумент:

«Мясник, который хочет обанкротиться, ищет покупателя для своих запасов; он учитывает свою утварь, свои товары, свою репутацию и своих клиентов; но при нынешнем режиме он добавляет стоимость голого титула, то есть права участвовать в монополии. Однако этот дополнительный капитал, который мясник-покупатель приобретает для титула, вызывает интерес: это не новое творение: необходимо, чтобы он включил этот интерес в цену своего мяса. Следовательно, ограничение количества тисков[232] может скорее повысить цену мяса, чем снизить его.

Я не боюсь попутно сказать, что то, что я говорю здесь о продаже мясной лавки, применимо к любому поручению, имеющему название продажи».

Причины, по которым г-н Гораций Сэй говорит об отмене привилегий мясника, не подлежат объяснению: кроме того, они относятся к печатникам, нотариусам, поверенным, судебным приставам, клеркам, аукционистам, брокерам, биржевым маклерам, фармацевтам и другим так же, как к мясникам. Но они не разрушают причины, которые привели к принятию этих монополий, и которые в основном вытекают из необходимости обеспечения безопасности, подлинности, регулярности транзакций, как интересы торговли и здравоохранения. — Цель, скажете вы, не достигнута. — Боже мой! Я это знаю: оставив мясную торговлю в конкуренции, вы будете есть падаль; установив мясную монополию, вы будете есть падаль. Это единственный плод, на который вы можете рассчитывать из своего монопольного и патентного законодательства.

Злоупотребление! восклицают экономисты-регуляторы. Создайте полицию надзора за торговлей, сделайте обязательными торговые марки, накажите за фальсификацию товаров и т. д.

«Поддержка государством страдающих классов невозможна, так же, как невозможен закон против роскоши, как невозможен прогрессивный налог; и все ваши разглагольствования на тему налога — прокурорское сутяжничество».

П.-Ж. Прудон, «Философия нищеты»

На пути, где цивилизация вовлечена, куда бы мы ни свернули, мы всегда придем или к деспотизму монополии, а следовательно, к угнетению потребителей; или к уничтожению привилегии с помощью действий полиции, что означает регресс в экономике, растворение общества, уничтожение свободы. Чудесная вещь! в этой системе свободной промышленности злоупотребления, так же, как педикулярные паразиты, возрождаются из собственных средств защиты, если законодатель захотел пресечь все преступления, контролировать все мошенничества, предохранять от всех посягательств людей, имущество и государственные дела, от реформы к реформе он умудрится умножить непроизводительные функции до такой степени, что вся нация пройдет через них, и это приведет к тому, что в конце концов некому будет производить. Каждый станет полицейским: промышленный класс станет мифом. Тогда, возможно, порядок будет царствовать в монополии.

«Принцип закона, который должен применяться к товарным маркам, — говорит г-н Ренуар, — то, что эти марки не могут и не должны превращаться в гарантии качества». Это является следствием патентного права, которое, как мы видели, не гарантирует изобретения. Если принять принцип г-на Ренуара: для чего тогда будут использоваться марки? Что для меня важно прочесть на бутылочной пробке, вместо вина в двенадцать или вина в пятнадцать, «Компания Энофиль», или другого, какого угодно производства? Меня волнует не имя продавца, а качество и справедливая цена товара.

Предполагается, правда, что название производителя будет как сокращенный знак хорошего или плохого изготовления, высокого или низкого качества. Так почему бы не согласиться откровенно с мнением тех, кто требует вместе с маркой происхождения марку обозначения? Такая оговорка не понимается. Оба вида марки имеют одну и ту же цель; вторая — только изложение или парафраза первой, конспект проспекта продавца: почему, опять же, если происхождение что-то означает, марка не определяет это значение?