И телом, и душой - Екатерина Владимирова

Мог ли их примирить ребенок? Тот самый, который и развел их по разные стороны этой жизни? Мог ли он справиться с этой непростой задачей? Наверное, мог. Он уже стал справляться с этим. Против воли Максима, без признаков какого-либо вмешательства во все Лены. Он должен был родиться победителем. Той войны, в которой еще до его рождения запутавшиеся родители оказались по разные стороны баррикад.

И в день, когда случилась трагедия, что-то оборвалось, надломилось, треснуло, разбилось. Навсегда. На девять лет.

И Максиму хотелось взвыть от боли, захрипеть от досады, кашляя своей болью и безысходностью.

Как странно устроен человек, еще вчера он думает о том, как хорошо было бы все изменить, а когда, словно выполняя его желание, или же желая над ним посмеяться, судьбы выполняет задуманное, он плачет, он корчится от боли, он молит Бога вернуть все назад. В ту прежнюю жизнь, в которой не было ничего из того, что он хотел бы иметь, но в ту жизнь, в которой, как оказывается, было все.

Максим не понимал себя. Он не пытался разобраться, на тот момент это казалось ему лишь странным, непонятым, нелогичным и противоестественным. Потом, много позже, годы спустя, он задумался о том, как на самом деле странно все было. Но тогда он просто переживал свою так и не выплаканную боль. Один.

Сегодня, пару часов назад ты думаешь, ты знаешь, ты уверен, что у тебя будет ребенок. Сын, дочка… ты не знаешь, но тебе все равно, потому что ты знаешь, что будет так. И вот мгновение, секунда или даже доля этой секунды, и вот… все рушится, как замок из песка. И ты теряешь все. Резко, неожиданно… навсегда.

Казалось бы, ты должен радоваться ощущению полной свободы? Ведь то, что раньше перекрывало тебе кислород, ушло, исчезло, умерло!? Ты должен радоваться, но вместо этого устраиваешь поминки своей несостоявшейся прежней жизни, которая у тебя могла бы быть, не будь на то воля обстоятельства. И мысли жужжащим роем насилуют мозг, разрывая его на части, рвутся, бесятся, шумят, выталкивают из тебя все иные, посторонние и чужие ощущения, заполняя сознание единственной картинкой той жизни, которая еще пару часов назад казалась реальной, а спустя миг, оказалась погребенной под грудами воспоминаний.

И это кажется таким же далеким насколько и близким. Какие-то доли секунд, когда у тебя есть все, и ты мнишь себя Богом, и вдруг в одно мгновение ты лишаешься всего, что имеешь.

А потом словно волны огненных эмоций, накатывая электрическим током, пронзают суть твоего бытия, проникая под кожу, и давят, жгут, выжигают… Ту истину, ту жизнь, что тебя ожидает. Другую жизнь, иную, постороннюю и словно бы чужую. Ту жизнь, которую в течение нескольких месяцев смирения и непонимания не рисовало картинками твое воображение. Ту жизнь, которая не была твоей. Ей не было места в твоем мире. И ты ее не хочешь, не желаешь, отталкиваешь, убегаешь. Снова.

И Максим тоже убегал. Когда услышал роковые слова, почувствовал, что словно бы воздух выбили из легких, обжигая внутренности кислотой, прожигая те до основания, вызывая жгучую боль.

— Что?… — он помнил, что мог пробормотать лишь это. Может быть, говорил что-то еще, он не знал. Губы казались ему настолько сухими и недвижимыми, что он сомневался, что с них могло слететь хотя бы еще одно слово.

Кровотечение… Ребенка спасти не удалось… Выкидыш…

И все закружилось, завертелось, заплясало перед ним. Больничный коридор, множество дверей, лицо врача, какое-то бледное и морщинистое. Смешалось, посерело, превратилось в мутную бледную дымку, завесу, пелену, туманную невесомость, которая никак не казалась правдой.

Ложь. Еще одна ложь! Не может быть правдой, не может, черт побери! Ведь как же?… Как?…

— Я заказал коляску… — пробормотал мужчина тихо, скорее сам себе, чем к кому-то конкретно обращаясь. И на выдохе слабо и безучастно: — Плохая примета…

И, тяжело вздохнув, прислонился к стене, слушая, что сердце начинает стучать резче, и закрыв глаза.

Устал. Устал так сильно, так неистово, словно все силы выкачали из него, морально истощили организм.

А Лена… она сказала, что у них должен был быть сын, малыш. И он, никогда не желавший ребенка, не устававший напоминать об этом ни ей, ни себе, вдруг взбесился. Накричал на нее, сорвался, вышел из себя.

Было больно. Он никогда не думал, что может быть настолько больно. Но было. Резало и рвало, дробило и кромсало, выворачивало наизнанку и пронзало желчью. И эта боль распространилась на многие годы.

Если их жизнь до трагедии была похожа на череду логических закономерностей, перетекающих из одного дня в другой, то после того, как Лену перевели на домашнее лечение, их жизнь превратилась в кошмар. Они почти не разговаривали друг с другом, не общались, замкнулись каждый в своей беде, своей потере и боли, поглощенные чем угодно, но только не друг другом. Отдались, раскололись надвое, умерли.

Он не хотел замечать то, что с ней произошло, или же действительно не заметил перемен?… Задавая себе этот вопрос потом, Максим понимал, что уделял ей слишком мало внимания. Ему следовало раньше предпринять все, что было сделано тогда, когда они уже подошли к роковой черте, за которой находился, ожидая их в свои горячие объятья, ад. Но тогда он не видел дальше своего носа. Он был близорук и эгоцентричен и не слышал стучавшуюся в их дом катастрофу.

Лене прописали антидепрессанты. Сильнодействующие препараты, чтобы она смогла справиться с потерей ребенка. Она сильнее Максима переживала все, он наблюдал за тем, что она изменилась. Ходила в городской парк, молчала, на вопросы отвечала односложно и порой говорила что-то невпопад. Она словно потерялась в другом измерении, растворилась в той жизни, которой у нее не было, но которую она себе представляла. Это потом Максим, вспоминая, акцентировал внимание на том, что она порой, забываясь, поглаживала свой живот, разговаривая с ним и напевая ему песенки. А тогда… он ничего не видел.

— Мне кажется, что вашей жене следует придерживаться строгого курса лечения, — глядя на Лену, говорил ее врач. — Я беспокоюсь за нее. Многие женщины переносят такую потерю более спокойно, но ваша жена… она словно потеряла смысл жизни, — бросил быстрый, но внимательный взгляд в сторону застывшей в кресле Лены и, повернувшись к Максиму, заглянул тому в глаза. — Я думаю, вам стоит с ней поговорить, поддержать ее. Возможно, она не чувствует вашей поддержки и поэтому находится в таком состоянии?

Нахмурившись, Максим поджал губы. Тяжело вздохнув, спросил:

— Что я могу для нее сделать?

— Просто будьте рядом, иного, думаю, и не потребуется. Вдвоем вы должны будете справиться с этой бедой. Только вместе, — на выходе он вдруг остановился и с неохотой проговорил: — И, кстати, боюсь, что если ее состояние не улучшится, мне придется выписать ей более действующие лекарства. А это всегда риск зависимости, — он в упор посмотрел на Максима. — Надеюсь, вы это понимаете?

Он кивнул тогда, согласился, но на самом деле не понимал ничего. И в этом была его еще одна ошибка.