Странник - Петр Катериничев

– Не хотите взять «узи»? Массированность огня...

– ...бесполезна, если первыми тремя выстрелами не получится свалить троих нападавших.

– Вы правы, Олег! – Выяснилось, что Герберт фон Вернер был давним поклонником стрелкового искусства. – Я стреляю несколько старомодно, но точно.

Сейчас масса всяких глянцевых журналов, издаваемых продавцами оружия и вербовщиками. Калибр, скорострельность, элегантность... Единственное, что имеет значение, – это точный выстрел!

Данилов только пожал плечами.

– Оружие стало модой! – не унимался Вернер. – Самое простое: приобрести крупнокалиберный ствол и чувствовать себя непобедимым. И все – фильмы! Когда супермены на экране эдакими спринтерами убегают от автоматных очередей, меня охватывает брезгливость. А что зрители? Эти «дети Голливуда» лишь аплодируют в кинотеатрах! Хотите испытать оружие? – спросил он вдруг.

– Потом. Когда пристреляю по руке.

– Мне нравится стрелять. Снимает напряжение.

Вернер извлек из маленького чемоданчика два старомодных «люгера» с удлиненными стволами.

– Точный выстрел – единственное действие, приносящее мгновенный результат, – сказал Данилов.

– Отлично сформулировано! Хотите пари? – задорно предложил Вернер.

– Нет.

– Сегодня особенный день. Доставьте старику удовольствие.

Вернер лучился азартом. Словно это не он час назад в отгороженных от мира алмазных кладовых с блестевшими от упоения глазами говорил о тщете сущего...

...Мишени появлялись, двигались и исчезали беспорядочно. Вернер застыл в классической позе дуэлянта и поражал их одну за другой, пока «парабеллум» не замер. Доктор искусств и права повернулся к Данилову:

– Вы должны попасть по семи мишеням за меньшее время. Всего их четырнадцать. Выбор оружия за вами.

Данилов улыбнулся одними губами. Ребячество старика его забавляло.

Первая мишень появилась над бруствером. Данилов вскинул «Калашников» и огрызнулся двумя короткими прицельными очередями. Мишень рухнула, остальные так и не появились: он просто-напросто перебил тросы, приводящие в действие систему. На все ушло не более полутора секунд.

Данилов опустил автомат. Вернер озадаченно молчал. Потом сказал:

– Вряд ли можно засчитать такой результат. Это совсем не по правилам.

– В бою нет правил. И главным является не выбор оружия, а выбор цели. И – кратчайшего пути к победе.

...Теплый ветер ласково ворошил волосы, запах океана наполнял легкие, и Данилову казалось, что он в этой стране не просто давно: он живет здесь годы, десятилетия! И сияние алмазов, и смуглая жрица лунной любви, и поединок со звероподобным громилой, и полет над джунглями, и огни марокканских особняков – все это превратило слякотную московскую зиму в дальнюю даль, в сон, в небытие... Как сделались небылью и унылые вечера в продуваемой сквозняками неуютной гостинке, и смрадный смог морозными утрами, когда чадящие авто томились в пробках, а сам Данилов пытался делать пробежки по обледенело-мокрым тротуарам; и сгрудившиеся люди в метро, шагающие пульсирующими потоками по заведенным раз и навсегда маршрутам... Подземка жила своей жизнью, но вот жизнью это назвать было совсем трудно. Скорее – кругом. Впрочем, подземелья обладают какими-то особыми свойствами времени... Все там ненадежно, преходяще, мнимо... И люди там не являются ни отдельными личностями, ни толпой... Более всего к ним подходит определение классиков марксизма: «массы». Массы колеблющиеся, пустые, тревожные, подчиненные заданному чередованием поездов ритму и еще чему-то, чему и названия не найти...

Тревога. Пока еще неясная, заваленная ворохами перекрывающих друг друга трехдневных впечатлений, она была похожа на мерцающую ленту огоньков в ночи, оберегающих путника от падения в черную невидимую пропасть... Но вот источник тревоги Данилову не давался. В чем он? В показной бесшабашности Зуброва? В дикой, жестокой ярости Джа-мирро? Во взгляде белобрысого охранника – как его бишь, Ганса или Фрица? В безумных зрачках доктора Вернера, когда сияние бриллиантов заливало замкнутое пространство холодным пламенем мнимого могущества и бессмертия? В холодном взгляде этого странного немца сквозь прорезь прицела «парабеллума», срезающего пулями копеечные кружки мишеней?..

Или все же – в предвечном сиянии океана?..

Олег тряхнул головой. Беда была и в том, что за трое суток он так и не поспал нормально: утомленный мозг вибрировал, выбрасывал на ощупь из подсознания картинки, мысли, суждения, не в силах привести их хоть в какой-то порядок, как не в силах придать смысл действительности... А ощущения доисторические, пращурные уже дыбили загривок предчувствием близкой опасности или – затаенным страхом перед неведомым? Остров был красив. Данилов подвел катер к барже-понтону, пришвартовался. Искать девушку? Но океан был близок, и узенькая тропка вела к пляжу... И Олег решил: потом.

«Потом... Потом... Потом...» – монотонно вторили широкие волны. Тысячи веков они накатывали на берег и тысячи веков Уносили с собой малую часть земного праха... Олег сидел на Песчаном пляже. Над ним высилась многометровая толща земли, ее тысячелетия были в этой толще узенькими миллиметровыми жилками, а времена в миллионы, сотни миллионов столетий то мерцали искорками руды, то – белым меловым камнем, то черной глиняной окаменелостью... Данилов залюбовался берегом, и дух захватило так, словно все в мире было лишь сном, и нет в нем никого и ничего, кроме могучей толщи земли и спокойного, размеренного покачивания океана...

Одежда осталась лежать на песке горкой бутафорского хлама; Олег заходил в воду медленно, словно священнодействуя, и, когда очередная волна легла под ладонь, погладил ее, но не панибратски, почтительно; наклонился, шепнул что-то, приветствуя Океан, и уже потом, ощутив в себе родство и легкость, одним движением нырнул в волну и поплыл, раздвигая ставшую податливой плотную воду...

У воды нужно учиться мудрости. Она податлива, ласкова и непобедима: нет для океана ни сильных, ни слабых, мощь его величава, и нужно лишь уважительно делиться с ним энергией, чтобы обрести новую: спокойную, наполненную непознаваемой тайной глубин и солнечным светом.

Сколько Данилов плыл, он не помнил. Когда мышцы налились усталостью и силой, он повернул к берегу, достиг дна и тут – начал резвиться, как дельфин, весело и бездумно. Волшебное чувство невесомости захватило его, и он проныривал в кущах водорослей, кувыркался, штопором ввинчивался в воду, нырял, отталкивался от дна и выпрыгивал из воды, чтобы упасть колодой, подняв радугу брызг. И – снова кувыркался, и – снова входил в воду винтом, выскакивал, выкрикивая от избытка чувств что-то неразумное, махал приветственно махине древнего берега, снова нырял... К пляжу он пришел вместе с волной, кувыркнулся напоследок в пене, встал во весь рост и, пошатываясь, побрел к пляжу.

Девушка, сидевшая у гряды камней, встала и пошла ему навстречу. Она двигалась упруго, гибко, не отрывая от Данилова взгляда. Обнаженное смуглое тело, ясный взгляд блестящих карих глаз, выгоревшие до цвета желтой соломы жесткие волосы, распушенные соленой водой и ветром... Она подошла почти вплотную, провела ладонью по его плечам и груди, неотрывно глядя ему в глаза...