Красные курганы - Валерий Елманов

– Это что, – самодовольно ухмыльнулся Малой. – Я, ежели хошь, княже, не сходя с этого места, могу обсказать и кто чем обычно торгует, и даже у кого какой товар ноне, да в какую цену.

– Это, конечно, здорово, – сдержанно отозвался высокий воин, которого купец назвал князем. – Но ты лучше другое скажи. Мы уже сколько времени топаем, а до монастыря все никак не дойдем. Ты, часом, не заблудился?

– Как можно! – несколько обиженно протянул Малой. – Все правильно идем. Просто причалили мы не к Плотницкому, а к Словенскому концу.[181]

А промахнуться я никак не мог. Да и нет туда иной дороги. Только от старого княжого терема, через Торговище,[182]минуя Готский и Немецкий дворы, а далее от черквы к черкве, – смешно спародировал он новгородский говор – и не промахнешься. От Николо-Дворищенской к Параскеве Пятнице, опосля до церквы Успения, потом Иоанна на Опоках – в этом же храме и суд тысяцкого происходит, когда немчура али свеи промеж себя спор учинят, потом по их главной улице, что Славно прозывается…

– Так ведь мы уже давным-давно все это прошли, – не выдержав, перебил князь.

– Верно, Константин Володимерович, прошли, – охотно согласился купец. – А вишь, вон там, впереди, мостки чрез Федоров ручей, что в Волхов течет? За ними уже Плотницкий конец начнется. А вон – глянь-ка вдаль позорчей – и купола Михалицкого монастыря, что на Молоткове, – указал Малой торжествующе.

– Да-а, наша Рязань и близко тут не стояла, – вздохнул самый молодой изо всех спутников Малого.

– Ничего, Миня. Сам не заметишь, как и она точно так же разрастется, а то и переплюнет, – не отрывая взгляда от видневшихся вдали маковок куполов, произнес Константин. – Нам бы теперь главное дельце провернуть и тогда уж…

Теперь семеро путников шли в основном мимо крепких, добротных, но изб – терема, как на Словенском конце, им почти не встречались. Люди, что попадались им на пути, тоже мало походили на торговых, да и не было уже такого обилия горожан на улице. Зато отовсюду слышался, то басовитый, то звонкий перестук кузнечных молотов.

– Это и есть Молотково? – усмехнулся Константин.

– Али сам не слышишь, – хмыкнул Малой. – Известно, какой звон у кузнецов.

– А почему тогда эта часть Плотницким концом называется? – удивился самый молодой.

– Да потому что раньше здесь в основном плотники селились, а уж потом и прочие ремесленники к ним пристроились, – пояснил князь, продолжая жадно всматриваться в приближающиеся с каждым шагом купола церкви женского монастыря.

– Михал Юрьич, – тихонько шепнул на ухо худенькому юноше кряжистый здоровяк. – Ты бы того. Не приставал бы к князю. Нешто не видишь, как у него душа мается? Не до концов ему новгородских. Опосля у Малого допытаешься, когда время будет.

Михал Юрьич, называть которого фамильярным именем Миня имели негласное право только сам князь и верховный воевода Вячеслав, в ответ только недовольно вздохнул, но промолчал. Правота здоровяка была очевидна. Всего пять лет назад тот трудился под началом самого Михал Юрьича в ожских оружейных мастерских, и звали его тогда Юрко, да еще по старому пронскому прозвищу Золото. Ныне же он дорос до тысяцкого, воеводы Ряжского полка, покрытого легендарной славой, к которому все, включая и самого князя, обращались не иначе как Юрий Алексеевич. Говорил воевода редко, но метко, а потому стоило прислушаться и… замолчать.

Чем дальше, тем больше Миньку одолевало разочарование. Нет, не так он представлял себе предстоящую картину вызволения любимой женщины Кости из монастырского плена. Все, решительно все должно было выглядеть совершенно иначе.

Отчаянные лихие всадники, причем непременно на белых конях, на полном скаку перемахивают ограду монастыря, где томится в глухих стенах юная, насильно постриженная монашка. Ну, пускай не насильно, а по злой воле судьбы, да и не совсем юная – лет двадцать пять ей, если не все тридцать, но это не важно. Главное, что она все равно томится, изнывает и даже того… чахнет.

Разумеется, придется стойко отбиваться от здоровенных мужиков-монахов с увесистыми дубинами в руках. А пока они ведут отчаянное сражение, с трудом сдерживая натиск численно превосходящего их вдесятеро противника, Костя хватает свою любимую на руки, несет к коню, нежно усаживает ее в седло, и они…

Вот так или примерно так должно быть. Минька сам пару раз видел такие сцены… по телевизору. А тут…

Во-первых, не было коней. Ну ладно с белыми, так ведь их вообще не было – ни черных, ни рыжих, ни серо-буро-малиновых в крапинку. И вот они уже час брели пешком под аккомпанемент нудного осеннего дождя, зарядившего еще со вчерашнего вечера и до сих пор не прекращающегося ни на минуту. То есть погода тоже была явно не располагающая к героическим деяниям.

Во-вторых, по здравом размышлении, неоткуда было взяться в женском монастыре и дюжим мужикам-монахам.

Опять же сам Костя до сих пор не оправился от раны. Если он, как это непременно положено в таких случаях, возьмет свою любимую на руки, то скорее всего сразу ее и выронит прямо в осеннюю грязь.

«Нет, даже не так, – тут же поправил себя изобретатель. – Он еще и сам растянется рядышком, и в результате у него, чего доброго, вскроется рана. Получится, что на руках понесут его самого».

Тут Минька даже весело хихикнул, представив себе на миг, как они уходят из монастыря, а впереди, нежно держа на руках драгоценную ношу – любимого князя, гордо шествует… княгиня Ростислава.

Однако короткое веселье тут же сменилось унынием. И какого лешего он так усиленно просился в эту поездку? Ведь сам так до конца и не оклемался после полученной при взрыве бутыли с нитроглицерином тяжелейшей контузии – просто повезло, что в этот миг он находился не совсем рядом, а когда терем взлетел на воздух, то его не придавило обломками, а просто оглушило. На его долю выпала редкостная удача – первое из дубовых бревен, что рухнуло на него, застряло прямо над его телом, перегородив дорогу всем остальным. Нет же, поперся.

Хотя тут изобретатель лукавил. Знал он зачем. Потренироваться захотелось. Чтоб потом, если понадобиться, у него самого с Доброг… ну неважно. Словом, чтоб не было осечек. Вот только место для репетиции выбрал неудачно. Явно не те актеры и не тот театральный реквизит.

Впрочем, и сам князь отправился в дорогу, не до конца залечив свою рану. Кстати, ему, можно сказать, тоже повезло. Если бы не лекарь Мойша, оказавшийся подле него в самые первые минуты после полученного ранения, то кто знает. Во всяком случае Юрко, ох нет, Юрий Алексеевич по секрету поведал Миньке, что Константин Володимерович уже и не дышал, когда Мойша принялся хлопотать над его телом.