Борель. Золото - Петр Петров

Морозов заканчивал работу над выходным бункером и вертел в руках испорченную решетку, предназначающуюся для задержки мусора во время прохода через ящики цинкозолота.

Гурьяну в это время передали телеграмму. Он прочитал ее и пошатнулся. Телеграмма перешла в руки Татьяны Александровны, затем — механику Зайцеву. Старик долго стоял с открытым ртом. Он хотел что-то сказать, но перегнулся назад, будто проколотый ножом, ухватился за грудь и повалился. Лицо механика помертвело, глаза закрылись.

Вандаловская спрыгнула к нему с первой ступеньки. Лицо механика покрылось синевой, а скрюченные пальцы хватались за пол.

— За доктором! — закричала она подоспевшему Гурьяну.

Под воздушным мостом, перескакивая через кучи старинных отвалов, бежали к фабрике шахтеры.

Бледный, потерявший речь Антропов стоял, прижав к груди руки. Не растерялся только Морозов. Он сунул в руку Вандаловской бокал с густо-коричневым чаем и повелительно сказал:

— Дайте, пока не дошел!

Татьяна Александровна наклонилась над больным и разорвала ворот замасленной куртки. Несколько раз она прикладывала ухо в груди Зайцева. Но сердце не отзывалось. Главный механик не дышал. Коричневый чай расползался грязными бороздками по серебристо-темной бороде. Доктор подбежал, часто дыша, и, ухватив похолодевшую руку Василия Кирилловича, поверх очков посмотрел на Вандаловскую, покачал головой.

— Отработал, должно, — ответил за него Морозов.

— Да… конечно, — подтвердил доктор. — Сердце отслужило.

Гурьян подошел к Антропову. Мутные глаза инженера смотрели вниз и ничего не видели. Он вздрагивал плечами, беззвучно рыдал.

— Садитесь на мою машину. Морозов, отведи инженера Антропова, — распорядился директор.

Умершего подняли на руки рабочие и с обнаженными, поникшими головами понесли его к подъехавшей машине.

Вандаловская платком утирала слезы и шла впереди скорбной процессии. Кто-то запел похоронный марш. Мощная волна звуков смешалась с грохотом машин, разлилась по белой долине, докатилась до поселков и наплывно пробиралась в завьюженные сопки.

Машина шла медленно, шурша шинами по мягкой переметенной снегом дороге. За машиной торопливо шли шахтеры, свободные от дежурства монтеры, механики, инженеры и администрация.

Телеграмма была от Степанова. Директор треста извещал об аресте Клыкова и ряда других специалистов золотой промышленности.

Дома Гурьян упал в постель не раздеваясь. Татьяна Александровна долго смотрела на него и вздыхала.

Судебное заседание открылось вечером. Отсидевшийся дома, Антропов шел по освещенной улице, бесцельно следя за своей тенью, скользящей по глади накатанной дороги, он был опустошен бессонными ночами и, казалось, не чувствовал своего тела. Какое-то холодное безразличие овладело инженером. Голова казалась легкой, бездумной. Он даже забыл на столе свидетельскую повестку. И только облепившая окна клуба кричащая толпа женщин и ребят вывела инженера из оцепенения.

Милиционер пропустил его только потому, что в суд уже вызваны были все свидетели. Антропов ждал буйной встречи подсудимых со стороны шахтеров, порой он даже думал, что при всем желании не удастся предотвратить гневного самосуда. И теперь покаянная мысль устыдила инженера, теперь только он вспомнил, как улентуйская парторганизация шаг за шагом систематически укореняла новое среди вот этих заполнявших зал, бородатых и безусых, пахнущих землей и тайгой, людей. Да, это были не старые приискатели, которых много лет знал Антропов, нравов которых втайне страшился.

На сцене, рядом с сутулым черноволосым человеком в широкостеклых очках, самой заметной фигурой сидел Бутов. Первый заместитель директора гладко зачесал назад упругие прямые волосы и старательно поскреб подернутую сединой бороду.

Остальных заседавших в суде Антропов не заметил.

Из-за вытянувшихся, как на посту, конвойных ему видна была лишь плешина Перебоева. Между ними копошился маленький черный комок. Это была несомненно, «она». Антропов прикусил губу от внутренней боли, отвернулся. Скамьи были плотно забиты народом.

Из-за красного стола поднялся очкастый чернобородый человек и, высоко подняв голову, четко назвал имя Антропова.

Этого инженер ждал, обостренное до болезненности предчувствие не обмануло. Антропов поднялся. Сотни глаз испытующе щупали его обросшее измученное лицо.

— Инженер Антропов, вы должны дать суду свидетельские показания…

Виктор Сергеевич по неведомой причине посмотрел в окруженный конвоирами угол и впервые встретился взглядом с плаксиво-изуродованным лицом Надежды Васильевны. Он содрогнулся от резнувшего по сердцу холодного чувства. Это был экзамен для самого себя. Антропов не знал, порвано ли все связующее его с этой пришибленной женщиной. Теперь на ее лице заметил даже то, что избегал видеть раньше, — обнаженную дряхлость, растерянность, какую-то безнадежную покорность, обращенную к нему и всем присутствующим. Такой Надежда Васильевна предстала перед ним только один раз, и это запомнилось навсегда, хотя изгонялось из памяти всепрощающей любовью Антропова. Была это первая измена, на третий год их женитьбы. Виктор Сергеевич наткнулся на забывшуюся в любовных вожделениях парочку в березовой чаще. Наденька была пьяна, измята.

Антропов думал и не знал, с чего начинать показания, пока на выручку не пришел председатель.

— Давно ли вы знаете подсудимых и в чем выражалась ваша совместная работа на прииске? — спросил он, сверкая внушительными очками.

Тишина давила Антропова. С первых слов он испугался своего голоса. И, плохо дисциплинируя мысль, переставляя сроки событий, рассказал о встрече с женой и инженером Перебоевым. Он не заметил, как перешел к самообвинению. И казалось, что не этой тысячеглазой публике, а собственной совести отдавал отчет.

Антропову хотелось говорить больше и больше. Он будто очищал от хлама запущенную квартиру и радовался, что она с каждой минутой становилась светлее. Все, что он говорил, было давно известно присутствующим, записано раньше судебным следствием. Но его слушали потому, что в живой речи звучало покаяние человека, чуть не попавшего в гибельные тенета. Инженер не заметил падения легкого тела и приглушенного стона жены. В углу закружились конвоиры, загремели стаканы. Из задних рядов с высоко поднятой головой пробежал доктор. И только тогда Антропов, опустошенный и мертвенно-бледный, опустился на скамью.

Зал задрожал от криков и аплодисментов.

И еще только один раз Виктор Сергеевич негодующе вскочил, когда Перебоев, заканчивая последнее слово подсудимого, сказал:

— Я виноват перед вами, но считаю себя правым перед грядущей историей человечества. Больше сказать ничего не имею.

Антропов вместе с возмущенными рабочими кричал что-то неистовое. Он протянул руку, когда не выплескавшая гнев публика заняла места.