Победы и беды России - Вадим Кожинов

И я полагаю, что Бахтин смог осуществить эту цель или, по крайней мере, проложил надежный путь к ее осуществлению. Тем самым веками развивавшаяся русская мысль приобрела своего рода неоспоримость, безусловность, незыблемое воплощение, и прежде всего именно поэтому Бахтин нашел такое ни с кем (из русских мыслителей) не сравнимое приятие на Западе; речь идет именно о приятии, а не только о высокой оценке, каковой удостоились в XX веке на Западе и Киреевский, и Хомяков, и Леонтьев, и Соловьев, и Розанов, и — ранее и более всех — релятивистский Бердяев, из которого каждый, в сущности, может извлечь, что хочется… Бахтин же вполне определенно писал: «…и релятивизм, и догматизм одинаково исключают всякий спор, всякий подлинный диалог, делая его либо ненужным (релятивизм), либо невозможным (догматизм)».

Я говорил, что многие западные авторы сводят «бахтинизм» к новой интеллектуальной «игре», заменившей игру в структурализм и т. п. Но это утверждение или даже «обвинение» вовсе не означает, что на Западе вообще не понимают существа философии Бахтина. Речь идет о модной волне, захватившей многих, но в основе ее все же если и не полное понимание, то хотя бы острое чувство глубины бахтинского «откровения».

И когда те или иные авторы вдруг начинают с подозрением относиться к православной основе бахтинской мысли, это результат их принадлежности к «профессионалам», к «спецам», живущим в условиях тамошнего тоталитаризма, который, например, в любой момент может перекрыть финансирование деятельности того или иного автора. Поэтому весьма уместно сказать здесь о брошюре, изданной не принадлежащим к «профессионалам» американцем Клинтоном Гарднером, — «Между Востоком и Западом. Возрождение даров русской души» (1991).

К. Гарднер, хотя он и получил философское образование, живет за счет предпринимательства, а не профессионального философствования. Брошюру свою он издал на собственные средства и в США, и, в переводе на русский, в Москве (в 1993 г.). От него не могли потребовать заподозрить в чем-то Православие, и он, например, без каких-либо оговорок присоединяется к одному из своих американских единомышленников, утверждающему, что в творчестве Бахтина, как «нигде более… проявились с такой мощью возможности православной христианской мысли».

Более того, К. Гарднер не боится вторгнуться в острые коллизии сегодняшней политики и пишет (в декабре 1990 г.): «Сегодня мы узнали, что Шеварднадзе пришлось подать в отставку (с поста министра иностранных дел. — В. К.)… Автор передовицы (в американской газете. — В. К.) увидел в происходящем результат противостояния между Востоком и Западом в русской душе. То есть между тем, что он обозначает как «реакционный славянофильский мистицизм» (совсем в духе А. Д. Сахарова! — В. К.), и просвещенным «западным мышлением» Шеварднадзе. Поскольку моя книга, — заключает К. Гарднер, — усматривает в славянофилах и восточном мышлении… указание пути к грядущему (имеется в виду путь мира в целом. — В. К.) и, уж во всяком случае, не считает их реакционными, то отставка Шеварднадзе делает затронутые мною темы еще более актуальными».[110]

К. Гарднер видит в Бахтине новейшее звено всей многовековой цепи русской мысли (он говорит, в частности, о необходимости «проследить нить, тянущуюся от Хомякова к Бахтину») и убежден в следующем: «Русская философия… знает то, что Западу неведомо, но что нужно ему и всему роду человеческому… Русская философия уходила своими корнями в жизнь русского народа; она развивалась из осмысления русскими людьми их христианско-православного наследия…»

И наконец, замечательно верное суждение о великом творческом свершении Бахтина: «Сегодня, оглядываясь назад, мы видим: то, что у русских философов XIX века было весьма отвлеченным и идеалистическим пониманием духа и слова, приобрело у Бахтина полновесную конкретность» (выделено мною. — В. К.).

Речь идет, понятно, о том, что можно назвать бахтинской «философией диалога». Выше отмечалось, что некоторые авторы усматривают чуть ли не более интенсивное (в сравнении с Россией) развитие этого рода философии на Западе. Речь идет при этом главным образом о сочинениях лидера новейшей иудаистской мысли Мартина Бубера (1878–1965) и ряда его сподвижников. Клинтон Гарднер очень близко знаком с их сочинениями; он даже непосредственно учился у одного из представителей, этой школы. И, в отличие от заведомо менее осведомленных авторов, которые ставят чуть ли не знак равенства между идеями Бахтина и Бубера, он указывает на прямую противоположность их основной идеи:

«Взгляды Бубера и Бахтина на природу диалога разнятся между собой. Формула Бубера гласит: „…становясь Я, я говорю ТЫ“. Напротив, диалогизм Бахтина можно сформулировать так: «Я становлюсь Я, когда ко мне обращаются в качестве ТЫ»…»

Бахтин, в противоположность Буберу, полагал, что «я» просто невозможно, его бытие немыслимо без «ты», без «другого». Об этом со всей определенностью сказано, например, в зрелых его текстах, опубликованных мною в недавнее время, в 1992 году. Так, в рассуждениях «Человек у зеркала» и «К вопросам самосознания…» говорится:

«Не я смотрю изнутри своими глазами… а я смотрю на себя глазами мира, чужими глазами; я одержим другим… у меня нет точки зрения на себя извне, у меня нет подхода к своему собственному внутреннему образу. Из моих глаз глядят чужие глаза… я гляжу на себя глазами другого, оцениваю себя с точки зрения другого». И обобщение: «Позиция сознания при создании образа другого и образа самого себя. Сейчас это узловая проблема всей философии».[111]

На этой же основе («я» существует лишь потому, что есть «другой», для которого мое «я» — «ты») только и осуществляется диалог.

И значит, «позиция» Бубера («становясь Я, я говорю ТЫ») никак не совместима с понятием о подлинном диалоге, полновесное учение о котором создано Бахтиным — с опорой на все русское духовное развитие. Нельзя не добавить, что бахтинское учение о диалоге, так сказать, всеобъемлюще, и потому бытие не только личности, но и народа раскрывается как диалог с другими народами, в котором народ только и может обрести свое «я». И это с особенной очевидностью противостоит позиции Бубера, с точки зрения которого, самодовлеюще «становясь я», народ только уж затем (и исходя из своей безусловной «самости») может иметь дело с «ты», с другим народом (и народами).

…И самое последнее (но отнюдь не последнее по важности!), о чем необходимо сказать. Как отмечено выше, на Западе полагают, что в мире мысли настала «эпоха Бахтина», что его философия — единственно возможный ответ на современный всемирный «кризис познания».

С известной точки зрения это неожиданный и странный, даже нелепый «факт». Ведь масса нынешних «идеологов» вещает и просто вопит о том, что в России после 1917 года как бы вообще не было ничего, кроме зла, лжи и безобразия. И вдруг выясняется, что творивший в 1920–1970-х годах русский мыслитель «превзошел» всех своих современников!.. Об этом твердит целый хор сторонних экспертов, и нет каких-либо оснований усомниться в их правоте.