Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев

Невидные тучи — рвань одна — просыпали запасенный впрок снежок, легкий, сухой. Он летел над степью, не опускаясь, почти невесомый, пока не столкнулся лоб в лоб с примчавшимся откуда-то липким и мокрым, противным пуржливым снегом. И вмиг все заволокло, закружило, перемешало. Четыре стороны, восемь краев — не разберешь, где они? Куда ни глянь — темно, сурово, мрачно. Не поймешь — утро ли, вечер ли, ночь? Кажется, весь мир перевернулся. Тут уж гадать нечего: шурган налетел, пурга. И никто не скажет, сколько продлится, когда кончится. Шурган сразу, не успеет появиться, становится хозяином степи, своенравным, скандальным, безжалостным. Что хочет, то и делает!

Ох и лют шурган! Будто все самые холодные ветры, какие только существуют на свете, собрались вместе и дуют что есть мочи. Ему все по плечу, шургану. Смешал вместе снег, пыль, песок и перетрясает их себе на потеху. То взобьет, как пуховую перину, то жмет к земле, прессует в тугой, жесткий наст, то, вконец рассвирепев, разбрасывает, расшвыривает — нате, берите, не жалко! Гром стоит, грохот, свист. То чьи-то крики слышатся, то будто взрыв раздастся…

Ничто не остановит шурган на пути. Все сметет, разрушит, засыплет, завалит, неистовый. Нет для него ни межи, ни границы.

Страшно в степи, когда разойдется, разгуляется шурган-пурга.

…Всю зиму пасутся овцы в Агинских степях. Крепнут телом, обрастают густой шерстью, набираются силы. На хоженых-перехоженых, истоптанных пастбищах находят себе корм, ловко разрывая передними ногами крепкий наст. Утоляют жажду снегом, лижут заледенелый солонец. Ничего им не делается — выносливые!

Ни за что не узнать в этой отаре тех заморенных тулгушек, что взяла Оюна. Выходила она овечек. Вон они какие ладные, рослые, в двух теплых шубах из жира и шерсти.

Далеко убрели они за день от кошар. Пора уже и назад возвращаться. Пора…

А ветер налетел внезапно. Овцы шли навстречу ему. Шли, склонив головы, шли по снегу, шли тем самым путем, что вел их к стоянке, к теплу. Сильнее становился ветер, глубже сугробы, в которых вязли овечьи ноги, гуще валил снег, забеливая овечьи спины, делая животных неуклюжими, тяжелыми, и все труднее было идти отаре, а путь почти не сокращался.

Когда баламут-шурган смешал небо и землю, отара стала рассыпаться. Куда подует ветер, туда и овцы бегут. А ветер — со всех сторон, во все стороны… Останавливаются овцы, пятятся, набегают друг на друга. Шурган — плохой поводырь. Разбредается отара куда попало, напуганная, сбитая с толку. Трудно теперь собрать овец. Мчат они напропалую, не сворачивая, быстро выбиваясь из сил. Вот уже и дышат тяжело, ослабли.

Оюна спешит за отарой. Пешком. Конь ее споткнулся о телеграфные провода, упавшие на землю вместе с вырванными ветром столбами. Замешкалась чабанка, упустила поводья, потеряла коня в снежной круговерти.

Девушка завязала островерхую бурятскую шапку, подоткнула полы длинной овчинной шубы. В другое время ее бы, такую толстую, неповоротливую, подружки на смех подняли. И сама бы посмеялась. Теперь ей не до смеха. Снег лепит глаза, лезет в рот, тает на щеках и лбу, течет холодными струйками, и Оюна только успевает прикладывать рукава к лицу.

Устала… Ноги — не оторвать, не поднять. Хоть бы полминутки отдохнуть, дух перевести… Нельзя. Чуть расслабься, и конец. На сон потянуло — совсем худо. Глаза слипаются, зевота одолевает, дышать трудно. Случалось Оюне на ходу спать. Так то летом. Сейчас во что бы то ни стало надо переломить обволакивающую дремоту, стряхнуть с себя одурь. А перед глазами мельтешит какая-то чертовщина.

Ни с того ни с сего припомнились слова, которые заставляла давным-давно выучить бабушка. Оюна машинально начала шептать их в такт шагам и вдруг сообразила: это же молитва! Даже рассердилась на себя. Так рассердилась, что и сон прогнала. Идти, однако, не стало легче.

Стиснув зубы, одолевая сугробы, ветер, усталость, Оюна шла за отарой. Опять что-то навернулось на губы. Это, пожалуй, больше подходит, чем бабушкина молитва: «лучше кости поломать, чем честь потерять».

Наверно, силы пришли к ней, когда она совсем перестала думать о себе. Так же тяжело давался каждый шаг, так же сбивал с ног ветер, и все-таки она опередила отару! Значит, не все еще было потеряно. Оюна бегала перед овцами, кричала, размахивала руками, падала, вставала, снова кидалась то влево, то вправо, пока не свалилась прямо под ноги овец.

Должно быть, совсем недолго лежала она, обхватив распростертыми руками холодную землю. Может, это был всего лишь миг. Оюне казалось, что прошла вечность. Избитая копытами овец, продрогшая, она поднялась. Отара остановилась!

Что из того, что порвалась на спине шуба и в дыру набился снег, обжигая противной леденящей сыростью. Варежка с левой руки потерялась, и пальцы, как чужие, — тоже не беда. Отара остановилась!

Оюна ощупала лицо — не го слезы, не то пот, не то кровь.

Нервы все-таки сдали. Снова упала она, громко, изо всех сил закричала:

— Оте-е-ец!

Заставила себя встать, сделала несколько шагов. Снова вырвался крик:

— Де-едушка! Балмацу-уу! Дугаржаб! Роза! Булат! Спаси-иите!

Это было отчаяние. Ну кто бы ее услышал в открытой степи? Можно ли перекричать шурган? А она все кричала, все звала, до хрипоты, пока не сорвала голос.

Отдышалась, одумалась, огляделась. Если и бывают чудеса, то одно из них случилось с нею. Знакомый курган! Тот самый. С каменным истуканом на вершине. Оюна рассмеялась и никак не могла заставить себя не смеяться. Ее трясло от смеха. Падая, скользя, ползком вскарабкалась она к окутанной серебряным инеем, словно одетой в кольчугу, Хозяйке Степи. Шулуун-абгай не было никакого дела до разгулявшейся стихии. Она невозмутимо таращила незрячие свои глаза, думая о чем-то далеком и давнем.

Ткнувшись в холодное тело Шулуун-абгай, Оюна попыталась подняться, но руки скользнули по гладкому камню. Попробовала еще раз, не удержалась и больно ударилась головой.

«Пришла-аа все же! — послышался ей в реве пурги насмешливый голос. — Ну-нуууу… Я тебя ждала-аа…»

«Надо ответить ей! Обязательно надо ответить!» — соображает Оюна.

— И не думай, пожалуйста, что я тебя послушалась!..

Сказала и пожалела. Опять придется спорить с этим бесчувственным камнем, а сил — совсем-совсем нет.

Шулуун-абгай. Ну, как твоя отара? Не все еще кости по степи растрясла?

Оюна. Ничего с моей отарой не случилось. Посмотри — целая.

Шулуун-абгай. Целая, говоришь? Рано хвалиться. Шурган-то только начался.

Оюна. Ну и что? Если бы я коня не потеряла, давно бы овец домой пригнала.

Шулуун-абгай. Вот-вот. Если бы!.. И овец погубишь, и сама в живых не останешься. Говорила я