Колдуны и министры - Юлия Латынина

– Что же ты сделаешь, если они изберут тебя королем?

Киссур перевернулся и сказал:

– Странное это дело, если человек взял в руки меч, чтоб спасти государство, и так ловко с этим управился, что выстриг себе из государства живой кусок.

Идари любила мужа больше всего на свете, и, по правде говоря, это она подсказала Сушеному Финику многое в его речи. Но от слов Киссура она побледнела и сказала:

– Подожди делать то, что ты хочешь с собой сделать, потому что этим ты спасешь свою честь, но не государя, и подожди еще час.

Через час все войско собралось к палатке полководца. Это была роскошная палатка, с малиновым верхом и о ста серебряных колышках. Число комнат в ней изменялось по мере надобности, а вход был под большим навесом с юга. Командиры подошли к навесу и увидели, что на пороге сидит жена полководца со своим сосунком и с черным рысенком. Сосунка увидели все, а черного рысенка увидели лишь самые проницательные.

Ханадар Сушеный Финик с командирами хотел пройти внутрь, но тут женщина спросила его:

– Ты зачем идешь?

– И, бисова дочка! Ты ж знаешь, – добродушно возразил Сушеный Финик.

Сушеный Финик занес было ногу на порог, и в этот миг что-то большое, мягкое и невидимое прыгнуло с колен Идари и вцепилось ему в лицо. Финик, ахнув, схватился за нос и почуял на носу царапины от когтей. «Экий бабий ум, – подумал Сушеный Финик, – сегодня у нее на уме одно, а завтра – другое».

В войске зашептались, а Идари подняла своего ребеночка и сказала:

– Слушайте, вы! Все вы меня знаете очень хорошо, – я ведь лечила ваши раны и штопала ваши рубашки, – как бы по моему слову раны не проснулись вновь! Я – честная женщина и я верна своему мужу. И если б я изменила своему мужу, и этот ребенок был бы не от него, то я была бы не честной женщиной, а шлюхой. И вот теперь я вижу: этот ребенок вырастет и станет играть с товарищем, а товарищ скажет ему: «б… сын». И он придет ко мне и спросит: «Правда ли я сын блудницы?» А я отвечу, – «Увы, правда, потому что я – честная женщина, но отец твой поступил как б… и изменил своему господину». И мой сын спросит: «А где же мой отец, и что было потом?» и я отвечу: «Потом твой отец умер от срама и греха, а те люди, что заставили его осрамиться, стали пожирать друг друга, вместо того, чтобы добывать себе славу под его началом».

Тут Идари повертела ребеночком и вдруг сунула его в руки Сушеному Финику, а тот с перепугу взял сосунка.

Женщина выгнулась, как кошка, и зашипела на командира:

– Так вот, – прежде чем ты войдешь в палатку моего мужа, чтобы сделать из него б…, расшиби-ка этого ребеночка о камни, потому что это будет лучше для него.

Нельзя сказать, чтоб Идари, произнося эти слова, ничем не рисковала, потому что это был бы не первый ребеночек, которого Сушеный Финик расшиб о камни.

Но к этому времени не только Сушеный Финик, но и менее проницательные люди заметили у ног Идари черного рысенка. Кроме того, все знали, что женщины в подобных случаях становятся пророчицами, и ужаснулись ее словам о скорой смерти Киссура и последующих затем сварах.

Настроение воинов вдруг переменилось. Зашептались все громче и громче, что, верно, кто-то навел на войско порчу, потому что не могли же они сами додуматься до бунта! Люди разбрелись, кто куда, и вскоре отыскали двух колдунов и трех лазутчиков, посланных Ханалаем, чтобы мутить народ. Воины изъявили покорность государю и расправились с этими людьми, а были ли то настоящие лазутчики или просто плохие люди – об этом трудно судить.

Едва в лагере Ханалая стало известно о нелепом великодушии Киссура, бывший разбойник усмехнулся, оставил палатки и двести человек жечь шестьсот костров, а сам с армией тихо убрался на восток.

* * *

А еще через три дня Чареника упал перед государем на колени:

– Киссур отказался возвратиться в столицу, а потом войско взбунтовалось и объявило его королем!

– Вздор, – сказал государь, – виноват не Киссур, а его командиры!

– Разве не ясно, – возразил Чареника, – что командиры предложили полководцу при всех то, о чем полководец просил их наедине?

– Я не верю, – сказал государь, – он, верно, отказался.

– Да, – сказал Чареника, – отказался, потому что в одном войске не бывает двух королей. Он договорился с Ханалаем и со своим отцом, и, как почтительный сын, не может быть впереди отца.

– Я не верю, – в третий раз сказал государь, – что он не приедет. Читал ли он мое письмо? Где ответ?

– Он прочел ваше письмо, – ответил Чареника, – говорят, это письмо читали по всему лагерю, а потом Киссур надел его на кончик меча и сжег на глазах толпы.

Тут Варназд побледнел так страшно, что Чареника остановился.

Привели господин Астака. Тот был честный человек и друг Чареники. Меньше всего на свете он был способен подвести друга, и рассказ его выглядел нехорошим для Киссура. В другое время государь бы не поверил его рассказу или подождал бы еще вестей из войска. Но сейчас государь ничего не слышал, а слышал только то, что его письмо читали по всему лагерю, и думал, как пьяная солдатня смеялась над этим письмом.

Через два часа на всех площадях читали указ о том, что бывший первый министр Киссур Белый Кречет, – изменник и скорпион, кусающий руку благодетеля, адская тварь и комок смрада, – и тому, кто принесет голову этого комка смрада, будет вознаграждение в двести тысяч, а дом его и сад может взять каждый.

Никто, однако, не стал брать его дома и сада. В лавках и на площадях плакали и говорили, что указ подложен и на государя навели порчу; уверяли также, что Арфарра не болен, а отравлен. А господин Чареника, придя домой, написал седьмое письмо Ханалаю и был очень доволен, что его враг теперь – враг государя.

* * *

После этого указа государь замахал руками и уехал охотиться в государев парк под столицей. Он охотился два дня с небольшой свитой, а жил в маленьком домике, с центральной залой и десятком комнат вокруг.

Утром второго дня государь вышел из домика. К домику ставили пристройку, и он был весь в лесах, сверху стучали молотками плотники. Вдруг государь заметил чиновника на взмыленной лошади. Чиновник подскакал к нему, спешился и закричал, что части Ханалая, говорят, показались в Белых-Ключах. Государю показалось, что чиновник мелет вздор.

– Ты, верно, перепутал, – сказал он, – не Белые-Ключи, а Белые-Ручьи!

Разница между двумя городками была в три сотни верст. Чиновнику надо было б настоять на своем, но он покраснел по уши и кивнул, не решаясь возразить государю, коего видел в первый раз. «Что за некомпетентность!» – топнул ногой Варназд и поехал травить оленя.

Чиновник на взмыленной лошади отдал свой пакет начальнику стражи. Тот хотел было вскрыть срочную печать; но он еще не завтракал, и подумал, что, прочтя пакет, должен будет принять меры; и пошел завтракать. В это время зашел к нему один из приятелей, и, любопытствуя, надорвал пакету ухо. Он вытянул бумагу, извещавшую, что передовые части Ханалая заняли Белые-Ключи, так как войска Чареники перешли на их сторону, и что если государь не поспешит сей же миг вернуться в столицу, то будет отрезан от нее и захвачен в плен: дорога каждая минута.