Идиот нашего времени - Александр Владимирович Кузнецов-Тулянин

— Игорь, пожалуйста, не надо, — бормотала она. — Мне все это очень неприятно слушать…

Но он только повышал голос, так что Нине было стыдно за него перед людьми на остановке.

— Нужно, чтобы уже сейчас, незамедлительно, всех злодеев, мучителей, вурдалаков и всех инквизиторов, великих и крохотных, и включая меня и моего прекрасного друга Вадика Земского, которого я отныне безмерно уважаю и люблю, — всех без исключения… Не выборочно, как они это делают, а всех без исключения объявили святыми. Не за всякую там чепуху… Какое-то раскаяние еще придумали!.. Не верю!.. А за истинное богоугодное дело, которое множит праведников и мучеников, — за злодейство! И чем негоднее человек, чем больше зла от него, тем большим он должен быть объявлен святым… Раз богоубийца — святой!.. Но в таком случае прокуратор — тоже святой праведник. А про того я вообще молчу. Тщщ… — Он поднес палец к губам и, сделав заговорщицкие глаза, опять сорвался в надрывный шепот: — Почему богоубийцу объявили святым, а предателя Бога святым не объявили?.. В душу-то его никто не заглядывал… Эвон дело-то в чем, вишь? Никто не заглядывал!.. И завещания он не написал. А что там, в душе в той, выстроилось — разве кто-то может знать?! А там, может, такое раскаяние на дыбы поднялось, что и тридцать сребреников выкинул, и в петлю полез! А может, там такое мучение из-за того, что половина человечества проклинает его две тысячи лет! Самое страшное мучение! Вот богоубийцу славословят, а богопредателя проклинают. И я тут ничего не понимаю!.. Или для того, чтобы тебя святым объявили, стаж раскаяния нужен? Пяти минут раскаяния маловато будет! — Он саркастически, с издевкой засмеялся. — А то ведь если от пяти минут до двух, там, или до трех часов раскаяния — то ты все еще вор, предатель и тиран, а если, скажем, месяц раскаяния, то ты уже вроде как кандидат в святые. До года — стажер… А если год раскаяния и более, то ты уже документально засвидетельствованный святой Владимир Кровавое Солнышко…

Пришла маршрутка. Хорошо еще, что по дороге он тяжело сник, сидел согбенно, уронив голову, Нина его подпирала плечом. Было еще несколько человек, впрочем безучастных к попутчикам. На улице он немного пришел в себя. И Нина вновь принялась настаивать, чтобы он тотчас отправлялся домой. Но он только посмеивался. Она оставила его, решительно перешла пустынную узкую улицу. Но он поплелся за ней. Она некоторое время шагала бодро, не оборачиваясь. Но потом остановилась, его фигура маячила под фонарем. Пришлось ждать. Опять пошли рядом.

Дождь кончился, воздух был свеж. Но углубляясь в малолюдный к ночи старый пролетарский микрорайон из одноэтажных и двухэтажных довоенных домов, проходя темные прогоны ветхих улиц — от одного тусклого фонаря к другому, Сошников, опять стал говорить:

— Не слушай меня, Нина… Одна крамола и богохульство в моей пьяной голове. Зачем тебе такое слушать!

— Я уже много что слышала, — грустно сказала она.

— Вот иду и смотрю на наш вонючий город, и думаю: зачем он вообще нужен, этот город? Если в городе поэты превращаются в ублюдков, что убудет, если такой город исчезнет?.. Одну мегатонную бомбу в середку, и настало бы самое совершенное Царствие небесное… — Вдруг остановился посреди темной улочки. — Только одно оправдание. Что в этом городе живешь ты и еще, может быть, несколько человек таких, как ты.

Пошли дальше. На углу улочек было светло. Сиял неоновой простотой магазин: «24 часа».

— Я сейчас. — Зашел, а через пару минут вышел, держа за горлышко, наподобие гранаты, бутылку дешевого крепленого вина, в другой руке большую плитку шоколада.

— Зачем, Игорь? — тревожно спросила Нина о вине. — Тебе же потом будет совсем плохо.

Он не ответил, протянул ей шоколад.

— Мне не нужно, я не возьму.

— Это для Ляльки! — он был настойчив, так что она вынуждена была взять шоколад и положить в сумочку.

Он на ходу стал зубами срывать пластмассовую пробку.

— Игорь, не надо больше пить, все это очень плохо… Ты не доберешься домой.

Он справился с пробкой, пробубнил, держа ее в зубах:

— А с чего ты взяла, что я собираюсь домой? — А потом прямо из горлышка отпил несколько крупных глотков. Отдышался, отпил еще. — Тебе эту мразь не предлагаю… Хотя, если хочешь?

— Ведь случится что-нибудь нехорошее, а потом сам будешь страдать… Как помнишь, тогда?

— Аа… — протянул он. — Вон ты что вспомнила… И ты что же, меня жалеешь?

Она не ответила. Подошли к ее дому. Остановились у дверей. В стороне на столбе раскачивался фонарь — обычная засиженная мухами лампочка под жестяным колпаком.

— Тебе нужно идти, Игорь.

Он еще отпил вина, темная струйка потекла по щеке, по шее, но он будто не заметил. Нина вдруг сказала:

— Хорошо. Пойдем ко мне. Ты же этого хотел? Пойдем.

— К тебе не пойду, — пробурчал он. — У тебя ребенок, он не должен видеть такую рожу.

— Ляльки сейчас нет. Она до выходных в своей школе.

— Тогда что же, ты приглашаешь меня на ночевку? — Тон его стал куражливым.

Она сжала губы, отвернулась.

— Ладно, прости… Я щас уйду… — Он принялся искать сигареты — обстукивать себя по карманам. Дал ей бутылку:

— Подержи…

Она взяла бутылку, держала ее, чувствуя, что все это зашло уже слишком далеко. Не хватало еще, чтобы соседи увидели ее с бутылкой в руках, в компании с пьяным мужчиной.

Он нашел сигареты, закурил. Сделал несколько затяжек — молча, угнувшись, наконец забрал бутылку, но пить повременил, а только, подняв, посмотрел на просвет и даже чуть взболтнул. Опять сделал несколько вдумчивых затяжек и наконец сказал ясно и так же вдумчиво, словно в самых своих глубинах приняв решение и уже смирившись с ним:

— Я его убью… Чтоб ты там ни было…

Она некоторое время молчала, только надулась и вдруг проговорила:

— В таком случае можешь заодно убить меня…

— Тебя-то почему я должен убивать? — опять став куражливым, сказал он.

— Потому что я с ним заодно…

— Заодно? — Он приподнял брови и опустил, глуповато улыбаясь. — Я тебя не понимаю.

— Он заплатил мне деньги. Я их взяла. Не задумываясь. Только увидела — сразу взяла.

— Какие деньги?

— Большие! Для меня очень большие… Мне за три года таких денег не заработать… Сегодня утром он рассчитался со мной. Получается так, что эти деньги — плата за то, что я обманывала людей… Все это время я обманывала людей. И не в чем-то там пустяшном… Особенно вспоминаю старушку, которая все свои сбережения, все до копеечки, перечислила… Понимаешь,