Женщины в любви - Дэвид Герберт Лоуренс

Он удивился и замер. Но она чувствовала, что он дрожит, и непроизвольно прижалась к нему еще сильнее. Он не смог ничего с этим поделать. Ее пальцы подчинили его себе. Бездонное, бездонное желание пробуждали они в нем, и это желание было глубже смерти, где уже не существовало никаких желаний.

Но она познала все, что ей было нужно и этого ей пока было достаточно. На некоторое время ее душа была поражена восхитительным ударом невидимой молнии. Она познала. И это познание стало для нее смертью, от которой ей нужно было оправиться. Сколько же еще было в нем непознанного? Много, много урожая могли собрать ее крупные, но такие нежные и разумные руки с поля его трепещущего жизнью, светящегося тела. Да, ее руки были готовы жадно получать знание. Но сейчас ей было достаточно, больше ее душа не могла вынести. Еще немного и она расколется на куски, она заполнит изысканный сосуд души слишком быстро и он лопнет. Сейчас достаточно – пока достаточно. Будут еще дни, когда ее руки, словно птицы, будут собирать зерна с полей его волшебной пластической формы – но пока что достаточно.

И даже он был рад, что его остановили, оттолкнули, отстранили. Поскольку желать гораздо приятнее, чем обладать, и завершенности, конца он боялся так же сильно, как и желал его.

Они пошли по направлению к городу, туда, где огоньки были нанизаны на одну линию через большие промежутки вниз по темному шоссе аллеи. Наконец они дошли до сторожки.

– Не ходи дальше, – сказала она.

– Тебе не хочется, чтобы я тебя провожал? – с облегчением спросил он. Ему не хотелось показываться с ней на полных людьми улицах с обнаженной и горящей душой.

– Совершенно, поэтому спокойной ночи.

Она протянула руку. Он схватил ее, затем дотронулся до гибельных, властных пальцев своими губами.

– Спокойной ночи, – сказал он. – До завтра.

И они расстались. Он пошел домой, ощущая, что наполнен силой и мощью живого желания.

Но на следующий день она не пришла, она прислала записку, что осталась дома из-за простуды. Это было мученьем! Но он терпеливо сдерживал свою душу и написал короткий ответ, сообщая, что ему очень грустно, что он не увидит ее.

Через день после этого он остался дома – было бы бесполезно идти в контору. Его отец не доживет до конца недели. И он хотел дождаться этого дома.

Джеральд сидел в кресле в отцовской спальне около окна. За окном земля была черной и раскисшей от зимних дождей. Его отец лежал на кровати и его лицо было пепельно-серым, сиделка недвижно скользила в своем белом платье, аккуратная и элегантная, даже красивая. В комнате пахло одеколоном. Сиделка вышла из комнаты, оставив Джеральда наедине со смертью и по-зимнему мрачным пейзажем.

– Вода все также течет в Денли? – раздался с кровати слабый голос, решительный и раздраженный. Умирающий спрашивал о воде, вытекшей из Виллей-Вотер в одну из шахт.

– Немного. Я прикажу спустить воду из озера, – сказал Джеральд.

– Правда? – слабый голос был уже едва слышен.

Наступила полная тишина. Серолицый больной мужчина лежал, закрыв глаза, мертвее самой смерти.

Джеральд отвернулся. Он почувствовал жар в своем сердце, если это будет продолжаться, то оно разорвется.

Внезапно он услышал странный шум. Обернувшись, он увидел, что его отец широко раскрыл глаза, напряженные и вращающиеся в дикой агонии нечеловеческой борьбы. Джеральд вскочил на ноги и стоял, окаменев от ужаса.

– Га-а-а-а-а! – раздалось жуткое, клокочущееся хрипение из горла его отца. Полные ужаса, безумия глаза страшно метались в дикой бесплодной мольбе о помощи, они слепо скользнули по Джеральду, затем лицо отца почернело, и он погрузился в хаос агонии. Напряженное тело расслабилось, рухнуло на подушки, голова скатилась набок.

Джеральд стоял, пригвожденный к месту, в его душе раздавались ужасные отзвуки. Он хотел двинуться, но не смог. Он не мог двинуть и пальцем. В его мозгу звучало эхо, словно пульсируя.

Сиделка в белом неслышно вошла в комнату. Она взглянула на Джеральда, а затем на кровать.

– Ах! – вырвался у нее мягкий жалобный возглас и она бросилась к мертвому человеку. – Ах! – донесся до него легкий звук ее возбужденного отчаяния, когда она наклонилась над постелью. Затем она взяла себя в руки, повернулась и пошла за полотенцем и губкой.

Она осторожно вытирала мертвое лицо и бормотала, почти плача, очень нежно: «Бедный мистер Крич! Бедный мистер Крич! Бедный мистер Крич!

– Он мертв? – гулко спросил резкий голос Джеральда.

– Да, он ушел от нас, – ответил тихий, грустный голос сиделки, когда она посмотрела в лицо Джеральду. Она была молода, прекрасна и дрожала.

Странная ухмылка появилась на лице Джеральда, несмотря на весь ужас. И он вышел из комнаты.

Он шел, чтобы сообщить матери. У подножья лестницы он встретил своего брата Бэзила.

– Он умер, Бэзил, – сказал он, с трудом сдерживая свой голос, чтобы не выпустить наружу неосознанный, пугающий восторженный звук.

– Что? – воскликнул, бледнея, Бэзил.

Джеральд кивнул и пошел в комнату своей матери.

Она сидела в своем пурпурном одеянии и шила, шила очень медленно, прокладывая один стежок, потом еще один. Она посмотрела на Джеральда своим голубым невозмутимым взглядом.

– Отца больше нет, – сказал он.

– Он умер? Кто это сказал?

– Ты поймешь это, мама, когда увидишь его.

Она отложила шитье и медленно поднялась.

– Ты хочешь пойти к нему? – спросил он.

– Да, – ответила она.

Возле кровати уже собралась рыдающая толпа детей.

– О, мама! – почти истерично восклицали дочери, громко рыдая.

Но мать прошла вперед. Усопший лежал в объятиях смерти, словно просто задремал, так спокойно, так умиротворенно, словно спящий в чистоте молодой человек. Он еще не начал остывать. Она некоторое время смотрела на него в мрачной, тяжелой тишине.

– А, – с горечью сказала она потом, словно обращаясь к невидимым воздушным свидетелям. – Ты умер.

Она замолчала и стояла, глядя на него сверху вниз.

– Ты прекрасен, – подытожила она, – прекрасен, словно жизнь никогда не касалась тебя – никогда тебя не касалась. Молю господа, чтобы я выглядела по-другому. Надеюсь, когда я умру, я буду выглядеть на свой возраст. Прекрасен, прекрасен, – ворковала она над ним. – Вы видите его таким, каким он выглядел в отрочестве, когда он только первый раз побрился. Прекрасный человек, прекрасный…

Затем в ее голос прокрались слезы, когда она воскликнула:

– Никто из вас не будет так выглядеть после смерти! Смотрите, чтобы такого больше не было!

Это был странный, дикий приказ из небытия. Ее дети инстинктивно прижались друг к другу, сбившись в тесный круг, когда услышали этот страшный приказ в ее голосе. Ее щеки ярко пылали, она выглядела пугающе и величественно.