На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль

— Давненько не слыхала я звона ваших шпор на улицах.

— Мадам, шпоры меня заставил снять ваш братец. Но, я уверяю вас, скоро все изменится, манифест сдадут в архив…

— Мой брат, — задумалась Додо, — явный кадет.

— Ни в коем случае, — горячо возразил Дремлюга. — Он кадет тайный, вроде масона.

— Неужели он искренне верит? — спросила Додо.

— Прямо спит на манифесте и под тарелку себе подкладывает… И хитрее он всех губернаторов на Руси! Смотрите: ни одного ареста! Все четыре свободы налицо. И вот, когда откроется дума, тогда как раз будет большой спрос на особую кадетскую породу губернаторов. Отсюда, сами понимаете, недалеко и до кадетского министра… Сергей Яковлевич далеко метит! А вы, Евдокия Яковлевна, все продумали? — спросил капитан, намекая кое на что.

— Я все перестрадала, и мне достаточно. Оставьте меня!

Дремлюга внимательно смотрел на женщину: она состарилась…

После встречи с Додо капитан повидался с Ферапонтом Извековым, который сидел в своей лавке, играя с откормленным на мясе котом.

— Ферапоша, — ласково сказал жандарм, перелезая через прилавок, — что-то не нравится мне наша баба… Похоже, скисла!

— Восторженная женщина, — отозвался Извеков, — она еще даст дыму с копотью. А коли нет, так мы ее…

— Смотри, — предупредил жандарм, — у нее братец.

— Да они как кошка с собакой: не сбрехаются. Нам-то оно, глядишь, и на руку! Пущай цепляются — разнимать не станем…

Дремлюга притянул Извекова к себе, попросил:

— Ну, раскрой-ка свою пасть, братец! Дай полюбоваться…

Извеков распахнул свой омут, полный блестящих зубов.

— Здорово! — восхитился Дремлюга. — Так вот, миляга. Я тебе эти зубки, как и предыдущие, все до единого под печки вымощу…

— Что-о? — заорал мясник, бросая кота под прилавок.

— Ша! Без меня тебе жизни все равно не будет. Госпожу Попову не слушайся — меня, только меня! Береги зубы… понял? Кушать еще предстоит много. И тебе, дураку, при мне будет хорошо.

— А что делать? — задумался Извеков. — Мы ведь все умеем…

— Беллаш тут есть такой… знаешь? Покажи ему, откуда ноги растут. А коли Ениколопов сунется, так ты его не угробь под горячую руку… Опасно! Человек диалектический…

Извеков долго чесал за ухом. Скреб, скреб… Сомневался!

— Как дума? — сказал. — Как бы демократы нас не забодали!

— Ты на думу, земляк, не надейся: не твое собачье дело…

Извеков положил на плаху телячью ногу, плюнул на руки:

— Вот зароют нас в землю — тогда все будем земляками. А сейчас не мусорь здесь окутжами. Лавка у меня — заведения торговая! Ходишь ты, капитан, ходишь… А чего мясца никогда не купишь? Или ты в толстовство подался? Поддержи коммерцию…

Вскоре, через тридевять земель, Дурново просил Мышецкого подтвердить получение его телеграммы об арестах и прочем. Сергей Яковлевич, после некоторых раздумий, подтвердил. Но больше — ни слова!

— У меня тоже есть идеалы, — говорил Мышецкий. — Без працы не бенды кололацы! И еще раз повторю: без працы не бенды кололацы.

Несколько дней спустя, когда Мышецкий, раздумывая о трагедии интеллигенции, одиноко изображал власть в своем кабинете, двери с налету распахнулись и ему крикнули:

— Князь Мышецкий, встаньте! — На пороге стоял полковник Алябьев, за ним два прапорщика, с улицы гудел военный автомобиль и блестели штыки; Сергей Яковлевич величаво поднялся:

— Что это значит, господин полковник?

— Вы арестованы!

— На основании?

— Как человек, явно клонящийся к нарушению присяги, данной его императорскому величеству, — бесстрашно отвечал ему Алябьев.

— Полковник, даю вам время обдумать. Кто уполномочил вас?

— Долг русского офицера! Честь мундира, князь!

— И вы целиком осознали всю ответственность?

— Отчет в содеянном я буду давать не вам, князь. Алябьев смотрел на него — честно и открыто, ежились за его спиной два прапора да колебались синеватые иглы штыков караула.

— А вы, господа, — обратился Мышецкий к офицерам, — тоже склонны к самоуправству? Вам, юноши, разве не стыдно?

— Стыдно! — выкрикнули оба звончайше. — Нам стыдно за вас!

Мышецкий покраснел, опозоренный.

— Наглецы! — сказал, выскакивая из-за стола. — По какому праву? Известно ли вам, что я, как камергер высочайшего двора, облечен именным доверием его императорского величества?.. А для вас, полковник, это закончится военным судом!

— Прошу, князь, — показал Алябьев на двери.

— Негодяй!

— Прошу, князь, — подчеркнуто вежливо настаивал Алябьев.

— Огурцов! — закричал Сергей Яковлевич.

— Следуйте за нами, князь, — продолжал полковник.

— Огурцов! — воззвал Мышецкий в отчаянии…

Тихо скрипнули дверцы канцелярского шкафа Выпала на пол, рассьшавшись вдребезги, темная бутыль. Из-за регистров выглянуло лицо старого и верного драбанта.

— А меня-то за што? — спросил Огурцов.

Это было смешно, и Сергей Яковлевич сразу успокоился:

— Ладно, сидите… Только сообщите капитану Дремлюге, что губернатор, князь Мышецкий, злоумышленно арестован…

Ему накинули на плечи пальто, он не стал надевать галоши — шагнул в двери. Шофер с погонами фельдфебеля загудел рожком, распугивая зевак.

— Куда вы меня везете? — спросил Мышецкий.

— На гауптвахту, князь. Не беспокойтесь: я сторонник законности и доложу о своем поступке… Сейчас же! Доложу выше!

Алябьев предложил ему свой портсигар. Тонкая папироса увертывалась из дрожащих пальцев Мышецкого.

— Благодарю, полковник. Вы опасно играете силой своего положения. Понимаю: я кажусь вам отступником. Но это только внешнее впечатление: я остаюсь по-прежнему верным слугой царю и отечеству. За меня вступится министерство!

— Министерство не знает, что губернией управляет Совет!

— Ошибаетесь: губернией управляю я… Но я согласен: ежели не министерство, то Совет рабочих Уренска вступится за меня.

— В том-то и дело, князь, что вы раскололись… Вы опасный для империи человек, ибо у вас началось раздвоение совести…

Возле телеграфа автомобиль остановился, Алябьев сказал:

— Телеграф бастует, но в ваших же интересах, князь, если вы поспособствуете мне отправить телеграмму о вашем аресте.

— И не подумаю! — захохотал князь. — Обращайтесь в Совет!..

Алябьев хлопнул шофера по кожаной спине: