Харроу из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

Ликтор, который забрал мои очки, вытащил пистолет, и никто не успел его остановить. Он быстро сделал шаг, прижал дуло к основанию черепа Цитеры и спустил курок. Влажно хлюпнуло. Тело дернулось, и головы я больше не видела.

– Гидеон! – взорвался бог.

– Уэйк, – сказал Гидеон Второй… Первый? Как будто это все объясняло.

Я услышала движение. Потом бог грустно сказал:

– Черт, Гидеон, ее призрак пропал навсегда.

– Хорошо, – сказал Гидеон.

– Седьмой номер, – вспомнил Августин.

– Убрался.

– Что? Убежал? Ты обратил его в бегство? – Не услышав никаких подробностей, Августин уточнил: – Но ты же выжил?

– Это неважно, – сказала Мерсиморн. – Плевать на номер Седьмой. Я хочу, чтобы Гидеон тоже это услышал. Чтобы он узнал, ради чего умерла Пирра.

Я наконец увидела императора. Он спокойно сел в кресло, которое освободила Мерси, перед обезглавленным трупом, все еще привязанным к стулу. Он был совсем обычный. Коротко стриженные темные волосы, никаких особых примет. Длинное, квадратное, никакое лицо. А вот глаза у него были совершенно вольтанутые: глухие черные колодцы, не отражающие свет. Даже из своего укрытия я видела белый свет, окружавший радужки ледяным мерцающим кольцом. Он упер локти в колени, положил подбородок на руки и уставился на Мерси этими своими глазами.

– Мне кажется, вы что-то упускаете в своей истории, – сказал бог. – Немного приукрашиваете… потому что считаете это неважным? Вам стыдно? Гидеон, ты знал, что, когда ты позволил командору Уэйк зайти так далеко, в Девятый дом, к нашему народу, ты знал, что она беременна?

Пауза.

– Знал, – ответил Гидеон Классический.

– И какого черта ты мне не сказал?

– Потому что я думал, что это… мой ребенок.

Я услышала странные тревожные звуки. Придушенное «уееее» от Мерсиморн, измученный… что это, смех? Августин. Он хохотал, странно, невесело, устало, громко, а потом закрыл лицо руками, но все равно не перестал смеяться.

– Прости меня, Джон, – сказал Гидеон Старший, – я ничего об этом не знал.

Я бы подумала, что это довольно странное высказывание, если бы не была так занята – я смотрела на Цитеру.

– Я тоже совершал ошибки, Гидеон, – сказал император, – но ты мог мне рассказать.

– Я не знал как, – ответил Гидеон-Прайм.

– Сколько это длилось?

– Почти два года. – Он подумал и добавил: – Все было сложно.

– Догадываюсь. То есть вы решили убить ребенка ликтора, – размышлял бог, – младенца ликтора, новорожденного. Запустить водопад танергии. Ничего себе план. Но вы оба знали, что он не может сработать. Конечно, вы знали. Августин, ради бога, закури, у тебя истерика.

Звук, который издавал Августин, очень походил на смех, но вовсе не был смехом. Святой терпения воскликнул почти радостно:

– Не обманывай себя, Джон!

– Сегодня все многое скрывают, – заметил бог.

– Ты знаешь, что мы знаем, как работает заклинание крови, – пояснила Мерсиморн. Она совсем не волновалась, она как будто поменялась ролями с Августином и теперь говорила размеренно и спокойно, почти мечтательно: – Ты никогда этого от нас не скрывал. Я всегда думала, что это немного слишком, Учитель. Ты всегда так носился с тем, что у тебя никогда не идет кровь. Но Кассиопея как-то рассказала мне очень интересную вещь о заклинаниях крови. Она всегда говорила, что их стоило бы называть клеточными заклинаниями, потому что используют талергетические энзимы… которые можно подделать с помощью значительной дозы танергии и крови близкого родственника. Родителя. Ребенка.

Император начал таким тоном, как будто говорил с маленьким ребенком:

– И как же вы…

И заткнулся.

А потом сказал:

– Мерси. Августин. Мерси. Августин.

– На твоем месте я бы не задумывался о практической стороне вопроса, – сказал Августин, вытаскивая сигарету. Он сунул ее в рот. В принципе, он был неплох. Даже руки почти не дрожали. – Оно того не стоит.

– Но это было…

– Только один раз? Да, один вечер, который планировался пять сотен лет, – ответил святой терпения и поджег сигарету. – Обольщение Зевса, большое. Нам нужен был твой, гм, генетический материал, и это оказался единственный способ. Мы с радостью впервые за десять лет оказались в одном месте. Ты был так осторожен, Джон. Никаких уязвимостей, никаких промахов. Ты бы занервничал и что-то заподозрил, если бы мы… пошли на второй заход. Господи, как омерзительно это звучит. Наверное, я раню твои чувства. Очень на это надеюсь. Просто невероятно надеюсь.

– Это невозможно. Я не верю. Как вы могли…

– Мерсиморн, – прозаично сказал Августин.

– Я даже не…

– Мерсиморн, – повторил Августин, затянулся и продолжил: – Прости, Гид, не хотел, чтобы ты знал все эти гнусные подробности. Сигаретку?

– Я готов за нее убить, – сказал Гидеон оригинальный.

Все молчали, пока святой терпения запаливал очередную сигарету и протягивал ее святому долга. Опустевший труп Цитеры обвис на стуле, никому не нужный. Император смотрел куда-то ей в макушку – вероятно, оттуда вышла пуля. Я этого не видела. Мерсиморн прислонилась к стене и смотрела в закрытое окно.

– Итак, – сказал император. – Гидеон. Ты выбросил Уэйк из шлюза, и она вместе с ребенком умерла в полете.

– Нет, – пискнула Мерсиморн, – нет.

Я выпуталась из плащей и мантий. Ианта попыталась меня задержать, но я оттолкнула ее руку. Меня и центр комнаты, где сидел император, разделяли семь шагов. Я стояла, тяжело дыша, сжав испачканный двуручник твоими руками, не зная, что делать с этими руками и с твоим лицом. В голове у тебя что-то громко и страшно загудело, как будто помехи в эфире, и мне показалось, что я смотрю, как мы двигаемся, со стороны. Нас обеих выкинуло с водительского сиденья, Нонагесимус, и управление перехватил кто-то другой.

Но руль я никому не отдала. Я держала его в руках.

Все повернулись посмотреть на нас. Никто не сказал ни слова. Я стояла за стулом и смотрела на мертвое тело, на темную дыру в затылке. Дымок сигарет тонкими серыми струйками поднимался к свету.

– Я…

Мир повернулся.

– Я ни хрена не умерла, – сказала я, что не было правдой, и я закашлялась. После всего, что я натворила, всего, через что прошла. Я закашлялась.

Император Девяти домов, Первый владыка мертвых, встал с кресла, чтобы посмотреть на тебя. Он смотрел на мое лицо, смотрел на твое лицо, смотрел на мои глаза на твоем лице. Это заняло примерно миллион лет. Треск помех в твоих ушах превратился в безмолвный крик. Лицо его было насмешливым и ужасающим одновременно: