Одиночество в сети. Возвращение к началу - Януш Вишневский

вид Витольда, а вовсе не званый завтрак, как поначалу подумал Якуб: Вит был выбрит, в костюме и приличных туфлях вместо рваных кроссовок без шнурков.

Якуб вернулся на чердак к компьютеру. После выступления на презентации TED декан написал ему письмо и, что было удивительно, обратился лично, а не через секретаршу. Попросил написать реферат на симпозиум студенческих научных кружков. Хотел отправить Якуба в Рейкьявик, но так, чтобы он ехал с «настоящим научным докладом, а не конспектом на двенадцать минут». Характеристика его работы как «конспекта на двенадцать минут» неприятно резанула Якуба: неужели уважаемый декан не знает, что разработать, с позволения сказать, «конспект на двенадцать минут» намного сложнее и что задача эта несравнимо более трудоемкая, чем подготовка лекции на академический час? Первой его реакцией было отказаться, но потом он подумал, что все-таки подготовит такую в полном смысле «научную лекцию». Да и Исландию ему всегда хотелось посмотреть.

Часа в четыре вечера он спустился в погреб и взял рассаду вереска. Сам сходил в магазин, сам выбрал. Подумал, что тридцати штук саженцев хватит, чтобы устроить вересковые заросли в масштабах садика.

Надя считает, что единственная причина, по которой осень имеет высшее оправдание, это вереск. Так и сказала ему однажды. Прошлогодние посадки вереска погибли. Они были в углублении у куста черной смородины. Когда шел дождь, там собиралась вода. Сгнили корни и посадки погибли, превратившись в бурое месиво.

На этот раз он выбрал другое место, рядом с можжевельником. Там на холме, где даже во время ливней дожди не подтопят рассаду. Лопаткой срезал верхний слой почвы с травой, выкопал небольшие лунки и рассадил кустики. Подобрал так, чтобы были разные цвета. От типично вересковых и интенсивно фиолетовых до светло-розовых. Когда все кусты были в своих лунках, встал и полюбовался работой… Это только так кажется, что все просто и быстро можно сделать. А сколько беготни туда-сюда. Ах, еще нужно как следует присыпать черенки. Придется сходить за землей, лежавшей в мешках на террасе. Сходил. Вернулся с землей.

На траве у клумбы сидела Надя…

@24

Он подсел к ней, отложил лопатку, снял резиновые перчатки, несколько секунд смотрел на нее, а потом прикоснулся к ее лицу и провел по нему пальцами. Она улыбнулась, склонила голову, сжала его руку и один за другим перецеловала все пальцы.

– Я стучала в дверь, но никто не открывал. Я подумала, что ты в саду, – прошептала она.

– Ну да, в саду. Вересковые заросли делаю. Земли мне не хватило присыпать лунки. Больше всего я посадил фиолетовых, твои любимые. Но и светлые тоже есть.

– Знаю, видела. Я здесь уже давно…

Они взялись за руки и прошлись по саду. Она трогала кусты, нюхала цветы, срывала ромашки. Когда они сели друг напротив друга на террасе, он спросил:

– Какими судьбами? Все в порядке в Мюнхене? Ты опять поедешь туда?

Она рассказала ему, как там в Мюнхене, о работе, о людях, о камнях, которые она реставрировала, об эхе под сводами пустого здания Президиума, которое разносит его имя, о том, что по субботам ей не хватает булочек из пекарни в супермаркете.

– Конечно, вернусь. Вечером во вторник. У меня там столько дел. Но до вторника… куча времени, целая вечность.

– А сейчас пойдем в ванную и ты помоешь мне голову, – попросила она.

Из ванной они прямиком направились в постель и пробыли в ней до самого вечера. Вечером спустились в тратторию. Тут же прибежал сам Симонидес. Расспрашивал о Мюнхене. Каким-то странным образом эта информация стала ему известна. Видно, действительно, «на районе» тайн не бывает.

Ели оливки, пили вино, радовались новой встрече с баклажанами, запеченными в помидорах.

Вернулись домой поздно вечером, но Наде непременно хотелось прокатиться на его новом велосипеде. Он нашел ключ, опустил седло, посадил ее на раму, и они поехали в парк к иве над прудом.

Уже ночью, дома, в постели, когда они, обняв друг друга, слушали Обель, Надя спросила:

– У нас есть вино в холодильнике?

– Есть. Марика принесла шардоне. К счастью, Витольд забыл о нем.

– Спустишься со мной в кухню? Я хочу тебе кое-что рассказать.

– Обязательно на кухне? А если я хочу тебя обнять? Разве мы не можем быть здесь?

– Обнять меня ты можешь и там. Я хочу сказать тебе это на кухне.

Она открыла вино, наполнила бокалы и села напротив него, как в канун Рождества.

– Читал? – тихо спросила, указав на книгу, которую положила на стол.

– А, вот ты о чем! Ну нет, оригинально, конечно, посреди ночи обсудить книжку – самое то, – говорил он с ноткой нетерпения в голосе. – Прости, это не упрек. Прочитал конечно. И ты могла…

– И что тебе больше всего запомнилось? – прервала она его.

Он посмотрел на нее удивленно, пытаясь понять, куда она клонит.

– Что запомнилось, что запомнилось? Да много чего запомнилось, ну хотя бы история с мозгом Эйнштейна, искусственное дыхание вьетнамской свинье, собака Брауни, умирающая под колесами то ли трактора, то ли грузовика и то, что эта женщина отказывается от своей красивой любви. На мой взгляд, совершенно зря.

Она выпрямилась на стуле, откинула волосы со лба. Глядя ему прямо в глаза, сказала:

– Та женщина, Якуб, это твоя мама.

Он смотрел на нее. Тер шею и подбородок, как это делают люди в моменты, когда надо что-то делать, а что делать – неизвестно. Он всегда так делал, когда его что-то очень удивляло.

– Мама, говоришь, – прошептал он. – Ты так думаешь? – спросил он, потянулся за бокалом. – А я, по-твоему, выходит, тот самый маленький Якубик из роддома?

Она подошла к нему. Села на пол и положила голову ему на колени.

– А даже если так, что с того? – спросила она, глядя ему в глаза.

А потом рассказала. Все, что знает. Иногда вставала, брала книгу, искала нужную страницу и читала вслух. Она рассказывала об Институте, о пережитом страхе в парижской гостинице, о случайно услышанном разговоре во дворе отеля в Мюнхене.

Он гладил ее по голове. Молчал. Иногда она чувствовала, как дрожат его ноги.

– Я рассказала тебе это, потому что не хочу жить в страхе, что кто-нибудь другой когда-нибудь расскажет. Недавно ты написал, что в нашей близости больше всего ценишь честность, что у нас нет тайн друг от друга. Или как-то так. Я узнала об этом раньше других. И поэтому предпочитаю, чтобы ты услышал это от меня, а не от кого-то другого. Ты простишь меня? – спросила она.

Он молчал,