Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное - Хорхе Луис Борхес

правдивыми могут оказаться и обе истории, поскольку судьбе нравятся повторения и то, что случилось однажды, случается много раз. Два посредственных рассказа и фильм, который я считаю очень хорошим, произошли от ущербной версии; ничто не родилось от второй – безупречной и законченной. Я перескажу ее так, как рассказывали мне, без добавлений, без метафор, без пейзажей. Как мне сказали, история случилась в городке Чивилькой, где-то после 1870 года. Венсеслао Суарес – так зовут героя, он шорник, живет на ранчо. Ему лет сорок или пятьдесят, у него репутация храбреца, и сложно представить (учитывая обстоятельства нашей истории), что на нем уже не висят две-три смерти, однако эти убийства, совершенные честь по чести, не терзают его совесть и не пятнают его славу. Однажды вечером в размеренной жизни этого человека происходит нечто необычайное: в альмасене дону Венсеслао сообщают, что на его имя пришло письмо. Дон Венсеслао не умеет читать, хозяин альмасена по складам разбирает церемонное послание, которое тоже едва ли написано собственноручно. От имени неких друзей, высоко ценящих его мастерство и истинное хладнокровие, незнакомец приветствует дона Венсеслао, молва о славе которого преодолела даже ручей Медио, и приглашает дона Венсеслао воспользоваться гостеприимством его скромного жилища в одном из поселков провинции Санта-Фе. Венсеслао Суарес диктует хозяину альмасены ответ: благодарит за любезность, объясняет, что не решится оставить свою матушку, уже весьма преклонных лет, и приглашает автора письма к себе в Чивилькой, на ранчо, где не будет недостатка в жареном мясе и красном вине. Проходят месяцы, и вот незнакомец на коне, оседланном чуть иначе, чем принято в Чивилькое, появляется возле альмасены; он интересуется, как отыскать дом Суареса. Дон Венсеслао, приехавший за мясом, слышит вопрос незнакомца и называет себя; чужак напоминает ему о давнем обмене письмами. Суарес рад, что его корреспондент наконец решился приехать; мужчины отправляются на ранчо, Суарес жарит мясо. Они едят, пьют и беседуют. О чем? Я так полагаю, что о делах кровавых, о варварских делах, – но учтиво и обходительно. Вот мужчины пообедали, на землю опускается тяжелый жар сиесты, и тогда чужак приглашает дона Венсеслао немножко подраться. Отказ явился бы бесчестьем. Поначалу они фехтуют как будто напоказ, оба играют в поединок, однако вскоре Венсеслао чувствует, что чужак намерен его убить. Венсеслао наконец понимает значение церемонного послания и сожалеет, что так много съел и выпил. Он знает, что вымотается раньше своего противника, который так молод. Чужак – в насмешку или из вежливости – предлагает ему передохнуть. Дон Венсеслао соглашается, а когда они продолжают схватку, позволяет противнику ранить себя в левую руку, на которую намотано пончо[576]. Нож входит в запястье, рука висит словно мертвая. Суарес делает отчаянный прыжок назад, опускает окровавленную ладонь на землю, наступает сапогом, отрывает себе руку, делает ложный выпад в грудь чужаку, а потом вспарывает ему живот. Так кончается эта история; у одних рассказчиков гость из Санта-Фе остается лежать на земле, а у других (лишающих его достойной смерти) он возвращается в свою провинцию. В этом втором варианте Суарес оказывает чужаку первую помощь, используя недопитую за обедом водку…

В предании об Одноруком Венсеслао – теперь, к вящей славе Суареса, его величают именно так – есть милые изящные детали (ремесло шорника, забота о том, чтобы не оставить мать без присмотра, цветастый слог обоих писем, манера беседы, обед), которые смягчают или подкрашивают счастьем ужасный сюжет; такие детали придают истории эпический и даже рыцарский характер, которого мы не найдем – если только специально не постараемся, – например, в драках пьяного Мартина Фьерро или в похожей, но не такой красочной версии о Хуане Муранье. Значение имеет одна общая черта. В обеих историях бросивший вызов терпит поражение. Это обстоятельство можно приписать простой и жалкой потребности отдать победу местному герою, но также – и это нам более по сердцу – скрытому осуждению вызова на поединок, а еще – и это нам нравится больше всего – смутной трагической убежденности, что человек всегда творец своего собственного несчастья, как Улисс из XXVI песни «Ада». Эмерсону, хвалившему биографии Плутарха за «стоицизм не по школе, но по крови», эта история пришлась бы по душе.

Итак, перед нами беднейшие из бедняков, гаучо и крестьяне с берегов Ла-Платы и Параны, творящие, сами того не сознавая, религию с собственной мифологией и собственными мучениками, суровую и слепую религию отваги, готовности убивать и быть убитым. Эта религия стара как мир, но она была открыта заново и ожила в наших странах, среди пастухов, забойщиков, торговцев скотом, дезертиров и сутенеров. Музыка этой религии – эстило, милонга и первые танго. Это действительно древняя религия; в саге двенадцатого века написано:

«– Скажи мне, какова твоя вера, – сказал граф.

– Я верую в мою силу, – сказал Сигмунд».

Венсеслао Суарес, и его безымянный противник, и другие, которых мифология позабыла или соединила с ними в одно целое, несомненно, исповедовали эту мужскую веру, которая, возможно, есть вовсе не бахвальство, но сознание того, что в каждом человеке живет Бог.

1955

Отголоски одного имени

В разное время и в разных местах Бог, греза и безумец, сознающий, что он безумец, единодушно твердят что-то непонятное; разобраться в этом утверждении, а заодно и в том, как оно отозвалось в веках, – такова цель этих заметок.

Эпизод, с которого все началось, всем известен. О нем говорится в третьей главе второй книги Пятикнижия под названием Исход. Там мы читаем о том, что овечий пастух Моисей, автор и главный персонаж книги, спросил у Бога Его имя и Тот сказал ему: «Я есмь Сущий». Прежде чем начать вникать в эти таинственные слова, вероятно, стоило бы вспомнить о том, что для магического и первобытного мышления имена не произвольные знаки, а жизненно важная часть того, что они обозначают[577]. Так, австралийские аборигены получают тайные имена, которые не должен слышать никто из соседнего племени. Такой же обычай был широко распространен у древних египтян, всем давали два имени: малое имя, которое было общеизвестно, и истинное, или великое, имя, которое держалось в тайне. В «Книге мертвых» говорится о множестве опасностей, ожидающих душу после смерти тела, и, похоже, самая большая опасность – это забыть свое имя, потерять себя. Также важно знать истинные имена богов, демонов и наименования врат в мир иной[578]. Жак Вандье пишет по этому поводу: «Достаточно знать имя божества или обожествленного существа, чтобы обрести над ним власть» («La religion égyptienne»[579], 1949). Ему вторит Де Куинси, говоря о том, что истинное наименование Рима держалось в