Ричард де Амальфи - Гай Юлий Орловский

Зигфрид за моей спиной проговорил негромко:

– Кажется, будет стычка…

– Хорошо, – проворчал Алан. – Столько ехали, и чтоб не подрались?

Впереди слева от дороги, по перпендикулярной тропке в нашу сторону двигается большой конный отряд. Впереди на огромном коне рослый рыцарь в доспехах цвета закатного солнца, конь почти такой же черный, как и мой, однако грива и хвост багровые, как и доспехи рыцаря. Я присмотрелся, почудилось, что красный цвет вовсе не окраска, а именно сам металл красного цвета, хотя я так и не смог припомнить такого сплава.

Они выехали на дорогу и остановились, загородив нам дорогу. К передним всадникам подтягивались остальные, сбивались в плотную группу. К переднему рыцарю подскакал оруженосец, подал копье. Зигфрид хмыкнул, копье в руке рыцаря – повод к схватке. Это уже вызов сам по себе, да и остальные за его спиной опускают забрала, явно не собираются с нами вступать в разговоры.

– Хорошо, – согласился Алан свирепо. – Надо и здесь показать, что в эти края пришла новая сила.

Я остановил коня, этих задиристых не меньше тридцати человек, крупный отряд и, похоже, тоже едут на рыцарский суд. Не просто хорошо вооружены, но, как и мы, выставили лучших бойцов, одели лучшие доспехи. Ко дню суда готовились, точили мечи, ремонтировали панцири, а щиты, похоже, изготовили заново. Однако, если честно, там только пятеро рыцарей, остальные простые латники, одетые в кожаные панцири. И топоры у них, мягко говоря, не самые-самые.

Я дал знак своим ждать, за нашими спинами стук копыт, это подъехали виконт Теодерих, Гунтер и Ульман. Они сразу все поняли, заняли места в боевом порядке. Не оборачиваясь, я слушал стук копыт, это подъезжают остальные, сильно растянувшиеся в дороге.

Рыцари на той стороне не двигались, но по каким-то признакам я ощутил, что наш все прибавляющийся отряд впечатление произвел. Не оглядываясь, я услышал по шороху, что лучники достают луки, накладывают на тетивы стрелы.

– Что медлят? – спросил я насторожено. – Если хотят напасть…

Гунтер подал голос за моей спиной:

– Дорога узковата. Больше, чем вчетвером, не получится, а это значит, первая четверка умрет сразу. Да и вторая – наверняка. Они понимают, что у нас за лучники!

– Рыцарь не боится умереть, – ответил Алан с достоинством и расправил плечи пошире.

– Никто не боится умереть, – возразил Гунтер обиженно, задетый намеком о какой-то особой храбрости рыцарей, – но одно дело умереть в бою, другое – на бойне.

– Да, – сказал и Зигфрид, в голосе звучала злая ирония. – В самом лютом сражении могут убить, а могут и не убить, а здесь первые четыре, да и следующие… Я их понимаю.

Копыта перестали стучать, я не оборачивался, понятно, подъехали все и выстроились для атаки. Я вскинул руку и сказал громко:

– Шагом!.. Мечи наголо!

Рыцари на той стороне дороги смотрели на приближающийся отряд, наклонив головы в шлемах, у нас какая-то странная атака: всегда ведь с копьями наперевес разгоняются для таранного удара, а мы идем слишком уж неторопливо.

– Дрогнули, – произнес Алан со злым разочарованием.

Я не увидел, в чем проявилась эта дрожь, но, когда наши кони сделали еще два-три шага, рыцари задвигались и, не поворачивая коней, а умело управляя шенкелями и шпорами, подали их обратно на свою дорогу. Путь свободен, Алан всхрапнул, Зигфрид выругался и со стуком бросил меч обратно в ножны.

– Это даже лучше, – успокоил я.

– Чем? – спросил уныло Зигфрид.

– Побеждены одним нашим видом, – заверил я. – В схватке можно победить с самым малым преимуществом, а победить вот так… это круто, это самая впечатляющая победа.

Изрекая такие истины, я подбодрился и сам, а червячок, что остервенело грызет внутренности, малость приутих.

Еще через полчаса верховой езды приблизились вплотную к частоколу, которым обнесен город. И хотя деревянный частокол – не стена из каменных глыб, но все-таки это городская черта, защищающая дома и огороды от ночных троллей, волчьих стай, бродячих гоблинов, всякой ночной нечисти, что так и норовит прокрасться в жилища…

Мы проехали по центральной улице, кони фыркали и мотали гривами. Подковы звонко стучат по булыжной мостовой, железо доспехов позвякивает, а прапор с моим гербом в руках богатыря Ульмана трепещет по ветру. Жители явно дивились нашим богатырским коням, искусно выкованным доспехам, свирепым и полным достоинства лицам рыцарей… конечно же, рыцарей, кто еще может носить такие доспехи?

Я засмотрелся на замок сэра Лембита: стены из массивных глыб разного веса и размера, это же сколько надо труда, усилий и терпения, чтобы прилаживать одну к другой, подтесывая и подравнивая, что лежат без малейшего зазора, стены ровные, толстые, надежные. И хотя ничто их не скрепляет, нет и намека на цемент или творог с желтками куриных яиц, чем скрепляли кирпичи Московского Кремля, но держатся надежно, ничем их не сдвинуть, разве что долгой бомбардировкой чугунными ядрами, какие лежат у Царь-пушки.

Там на верхних этажах стены явно завешаны коврами, гобеленами, шкурами добытых зверей, а здесь каменная кладка во всей красе. Теперь понимаю, почему такие крепости строились веками. Вон Кельнский собор возводили пару веков, так и этот замок простоит еще не одну тысячу, эти камни ничто не сдвинет, пока не рассыплются в песок, а на это потребуются даже не тысячи лет, миллионы…

Во дворе нас встречала толпа слуг, торопливо перехватывали коней, бегом уводили в конюшни. Приземистый и очень розовый сенешаль с тремя подбородками и большой золотой цепью на груди, учтиво обратился ко мне:

– Сэр Ричард?.. Мы все наслышаны о вашей великой доблести, что проистекает от необычайного благочестия. Прошу вас, благородный сэр, сюда…

Он подвел меня к изящной часовне, поклонился и торопливо удалился. Чувствуя себя самозванцем, я вошел в темное помещение, сейчас больше похожее на склеп, но, осматриваясь, увидел внутренним взором, как и где когда-то стояли золотые чаши, висели искусно вытканные гобелены, как все светилось живым огнем, когда часовня жила.

Я прошел к алтарю, странное чувство овладело мною. А почему, собственно, жила, а теперь нет? Не в золотых и серебряных дарах заключена сила, это было бы слишком просто, это для первобытных, а христианство – это более высокое, здесь даже камни пропитаны святостью, что накапливалась веками. Думаю, разрушь часовню, святость этого места все равно останется, и долго еще прохожие будут дивиться то чудесным исцелениям, то видениям, кого-то посетят пророчества, кому-то подскажут путь.

Надо бы опуститься на колени, но в моем прежнем мире больше всего стыдились мелодраматизма, эффектных жестов, мужчина должен быть суров и неподвижен, говорить мало, двигаться редко, но когда двигается, то чтобы каждый удар достигал цели.

Так что я постоял, даже не перекрестив лоб, так ли уж Богу нужны жесты, коротко поклонился, как младший старшему, и вышел в яркий залитый солнцем мир, где конское ржание, цокот подков, суета, люди носятся бегом, устраивая гостей, а из-под ног с суматошным кудахтаньем выскакивают куры.