Черный треугольник. Дилогия - Юрий Кларов

– Куда?

– В Орел.

– Но я же отправила телеграмму.

– Если бы ты догадалась это сделать на день раньше, тебя бы встречал не я, а он.

– Понимаешь, все получилось…

– …Экспромтом, – закончил я.

– Да, а как ты догадался? – удивилась она и тут же рассмеялась: – Знаешь, какую подпольную кличку мне дали в Ревеле?

– Понятия не имею.

– Экспромт.

– Видимо, ты успела себя там соответствующим образом зарекомендовать.

– С самой лучшей стороны, – заверила меня Ида и спросила: – Так куда ты собираешься нас везти?

– Ты же знаешь, что я не любитель экспромтов.

– Во 2-й Дом Советов?

– Совершенно верно, туда. В тот самый номер, в котором ты оставила Зигмунда, отправляясь в Ревель. Никаких экспромтов.

В «Метрополь» мы приехали в начале одиннадцатого. Как раз в это время агент первого разряда Московского уголовного розыска Прозоров, прикомандированный к бригаде «Мобиль» Центророзыска республики, сидя в кабинете Борина, писал на мое имя объяснение:

«Когда мы подходили к расположенному у Покровских ворот Салону искусств, подследственный Перхотин неожиданно напал на меня, пытаясь обезоружить, а когда это ему не удалось, кинулся бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда в направлении интендантского вещевого склада. После оклика «Стой!», а затем «Стой, стрелять буду!» мною, в соответствии с инструкцией, было применено оружие, в результате чего гражданин Перхотин, по уголовной кличке Кустарь, был убит…»

Прозоров своим обычным бесцветным голосом, почти дословно, пересказывал мне объяснительную записку:

– Когда мы подошли к Салону искусств, Перхотин, схватив меня за кисть правой руки, пытался обезоружить. Я вырвал руку и отбросил его ударом в челюсть. Он, как мне показалось, опять хотел на меня кинуться, но затем, верно, раздумал и бросился бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда, мимо булочной, к интендантскому вещевому складу…

По мере его рассказа во мне нарастало глухое раздражение, которое я никак не мог приглушить.

– Вы уже об этом писали в своем объяснении.

– Да, – подтвердил он и попросил у меня разрешения закурить.

– Курите.

Прозоров достал из нагрудного кармана френча мятую папиросу, чиркнул зубчатым колесиком пузатой зажигалки, прикурил, глубоко затянулся.

– А теперь давайте разберемся.

– Да в чем тут разбираться, товарищ Косачевский? И так все ясно.

– Хочу кое-что уточнить.

– Слушаю.

– Когда Перхотин побежал по Белгородскому проезду, вы пытались его преследовать?

– Простите? – сказал он.

– Вы бежали за Перхотиным и стреляли в него на бегу?

– Нет, не бежал я за ним. Смысла бежать за ним не было, скрылся бы он.

– Значит, стреляли стоя?

– Стоя.

– С того самого места, где он на вас напал?

– Вроде.

– Вроде или с того самого?

– С того самого.

– Покажите мне это место на плане.

Он взял у меня лист бумаги с тщательно вычерченным Суховым планом места происшествия и поставил карандашом маленький крестик.

– Вот здесь он на меня напал, у этого дерева. Отсюда я и стрелял.

– Сколько было произведено выстрелов?

– Четыре.

– Один вверх и три в убегающего?

– Так точно.

– Когда вы в первый раз выстрелили в Перхотина, где он находился? Покажите на алане.

– Вот здесь, у этого дома с мезонином. Я еще опасался, что он забежит во двор.

– Понятно. Вы куда целились?

– В ноги. Но тут дело такое – лишь бы не промазать. А уж куда попадешь…

– Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?

– Так вышло.

– После какого по счету выстрела Перхотин упал?

– После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.

– А после первого выстрела он продолжал бежать?

– Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь – первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль – не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю…

– С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?

– Точно не скажу.

– А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.

– Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?

– Так, – подтвердил я. – Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать – двадцать пять метров.

За дверью комнаты, в коридоре четко прозвучали и заглохли в отдалении чьи-то шаги. Вокруг люстры кружились в своей дурацкой карусели мухи. Тихо и жалобно скрипел стул под плотно сбитым, мускулистым телом Прозорова.

О чем он сейчас думал и думал ли о чем-либо?

Прозоров докурил папиросу до мундштука, аккуратно пригасил ее в пепельнице. Обращая на себя внимание, кашлянул. Дескать, во всем разобрались, все выяснили, так чего зря время терять?

Вполголоса спросил почтительно:

– Разрешите быть свободным, товарищ Косачевский?

– Нет, не разрешу.

– Как прикажете.

– Из этого кабинета вы уйдете уже под конвоем, Прозоров.

Колыхнулась сбоку от меня задернутая штора. Это не выдержали нервы у стоявшего между ней и окном оперативника, которого поместил туда на всякий случай Сухов.

Я тоже ожидал, что сказанные мною слова вызовут у Прозорова бурную реакцию, что он, например, кинется на меня, попытается обнажить оружие, в котором благодаря заботам того же Сухова не было ни одного патрона…

Такое развитие событий хотя и было чревато неприятностями, но зато вносило в создавшуюся ситуацию необходимую мне определенность.

Однако я недооценил сидящего передо мной человека. И тогда и позже Прозоров проявил поразительное самообладание. Он не сделал ни одного резкого движения, даже не изменился в лице. Единственное, что он себе позволил, – легкое недоумение:

– Вы собираетесь меня арестовать?

– Разумеется.

– За что?

Он извлек из кармана френча еще одну смятую папиросу. Закурил. Его холодные, вдавленные в мякоть лица глаза ничего не выражали – ни гнева, ни настороженности, ни страха.