Рыбари и Виноградари. Книга II. В начале перемен - Михаил Давидович Харит

и каркнула: «Кре-тин», а её товарки захохотали «га… га... га…».

Сначала Андрей обоснованно решил, что птицы дразнятся, но тут увидел название станции. «Кретинга» — было написано русскими буквами на большой белой табличке.

Андрей задумался над поведением птиц, странными совпадениями в нашей жизни и вообще было настроился на философский лад. Но бабушка не дала умствовать, а проворно привела на площадь, где уже ждал автобус с сине-красными боками. Двери закрылись, выдохнув незнакомое литовское слово «лабас-с-с-с». Радостно пыхтя, автобус принялся трястись, перекатываться и пахнуть бензином. Андрея почти сразу укачало. Он сидел в состоянии, близком к обмороку, ощущая, как голова и желудок спорят, чей выход первый.

Пришёл в себя, лишь когда приехали. Автобус вновь вежливо выдохнул: «Всего хорошего».

Городок выглядел пришельцем из сказок братьев Гримм. Маленькие аккуратные домки с черепичными крышами, высокий шпиль церкви и цветы вдоль дорог.

Люди говорили на удивление тихо, будто сообщали друг другу тайну, которую не следует слышать посторонним. Напевно звучали слова чужого языка.

Да и свет был волшебным, словно он находился на странице детской книжки с ярким рисунком. Там нарисованный Андрей в заморских синих шортах кормил манерных лебедей. Те выгибали длинные шеи с ярко-красными клювами. В пруду отражался белоснежный дворец с каменным львом, сидящим в засаде у входа.

А вот главное чудо. Город растворялся в холмах белого песка. Могучие сосны, стоявшие среди городских домиков, вдруг съёживались, уменьшались в размерах. Их стволы погружались в почву, и на поверхности оставались только мохнатые ветки. Потом и ветки пропадали. Из песка небритой щетиной торчала густая ивовая поросль. За которой отчаянно дышал неведомый великан. Его вдохи и выдохи звучали грохотом, переходящим в шипение. Кричали изумлённые птицы. Свистел хулиган-ветер. И дорожка из выбеленных досок вела туда, в неведомое пространство.

Андрей пробежал по ней, ветер встретил его резким ударом: «Не ходи!»

Но он пошёл, нет, побежал вперёд и увидел море.

Оглянулся, махнул рукой бабушке. Показалась, что она помолодела.

Он ощутил, что попал в другой мир. Здесь были свои правила, неведомые законы. И даже он сам здесь был иным. Каким? Он пока еще не знал.

Они поселились на просторной веранде, с выходом в сад, где на огромной клумбе рядом с неведомыми цветами росла высокая белая трава с зелёными прожилками. Он никогда не видел такой и не думал, что трава может украшать клумбу.

В первый же вечер уселся рисовать цветник, домик и себя рядом. Потом он ещё много рисовал и понял, что в этом мире особый свет.

На рассвете небо скидывало с себя серую ночную пижаму и окутывалось розовой вуалью, чтобы потом снять и её и предстать в неистовой синеве перед восходящем солнцем. Земля украшала себя самоцветами. Утренняя роса превращала пыль в серебро, а каждую травинку — в драгоценную брошку. В листьях мелкими точками сияли спрятавшиеся звёзды.

Прибегал ветер в компании облаков. Среди них были пожилые, ленивые и неспешные. Солнце играло с ними в прятки. Иногда появлялись белоснежные юные облачка, похожие на драные хлопья ваты, шустрые живчики, маленькие и всклокоченные. Все они отдавали морю свои краски. Белый забирали пенящиеся у берега волны. Синий, жёлтый и стальной — безмятежная необъятная даль.

Даже песок на пляже подражал солнцу, старался сиять золотистой охрой.

Но самое невероятное случалось вечером. Что знает городской житель о закате? Пожалуй, только то, что темнеет.

Зачарованный, стоял Андрей на пирсе и наблюдал, как мир вспыхивал розовым, оранжевым и вишнёвым. Солнце превращалось в красный диск, а облака становились смелыми мазками гения на палитре неба. Откуда-то появлялись сиреневые и фиолетовые пятна. Краски становились густыми, как мёд. Мажь их на хлеб и жуй.

Андрей, как мог, попытался изобразить волшебное пространство, где он теперь жил. На рисунке получился манящий проход между дюн, заросших ивами и розами. Из ложбины струился тот самый необыкновенный свет, который предвещал колдовство.

Бабушке понравился рисунок.

— Твоя картина дышит ожиданием чуда. Узнаю это место. Там еще несколько дощечек сломано.

— Да, но я нарисовал их целыми. Подумал, что так лучше.

— Может быть. Иногда правда требует чуточку лжи.

Удивительно, но бабушка оказалась права. Когда на следующий день Андрей бежал на пляж, то обнаружил, что дорожку уже починили.

Он научился строить песчаные замки. Набирал полную ладонь совсем мокрого песка и выпускал каплями. Вода молниеносно уходила, и песок оседал красивыми комочками-наплывами. Скоро стали получаться полуметровые фантастические башни. Они сплетались сказочными узорами.

— Как у Антонио Гауди, — похвалила бабушка.

Андрей не знал такого имени, но ориентировался на интонацию. Понял: получилось хорошо.

Он мог часами смотреть на пляжный песок. Следы людей и неутомимый ветер превращали поверхность в рельефный узор. Где каждая линия точно выверена и любое вмешательство испортит рисунок. Но нет. Вот прошли еще люди. Наследили, натоптали, но стало еще лучше.

Бабушка не занималась мелкой опекой внука. Единственное требование заключалось в том, чтобы к обеду и ужину Андрей приходил вовремя, минута в минуту. Воспитанные дети пунктуальны. Даже дворовые собаки или последний микроб сибирской язвы предупреждают бабушку, когда задерживаются.

Она почти целый день сидела на площади около пирса и вязала бесконечный шарф. Заметить её можно было издалека по широкополой белой шляпе и белоснежному зонтику от солнца. Часто к ней подсаживались и знакомились мужчины и женщины. Они негромко беседовали. Незнакомцы вели себя крайне почтительно, словно бабушка была самая главная на свете.

Иногда, устав носиться по пляжу, он садился рядом, отдыхал и разглядывал стоявшую неподалёку скульптуру среди красных мясистых цветов. Фигуры казались мёртвыми и плоскими, лишёнными тайны своих отношений. То ли дело бронзовая красавица, обвитая змеёй, в городском парке. Там чувствовалась история, загадка. И хотелось разгадать сюжет, понять, почему у змеи на голове корона, а девушка совсем не боится.

Неожиданно услышал:

— Здравствуйте, мадам. Какой интересный у вас узор. Вы снимаете сначала две петли, а потом четыре?

Рядом стоял незнакомый мужчина и обращался к бабушке.

— Нет. Сначала я накидываю две петли, а потом снимаю три, — ответила бабушка. — Садитесь.

— Какой замечательный мальчик.

— Внук. Ему уже девять. Беги поиграй с ребятами.

У Андрея довольно скоро организовалась своя компания мальчишек и девчонок.

Худой и нескладный парень, Лёня-Бармалей, у которого уже в 12 лет росли усы и щетина на щеках, напоминал скрюченную сосенку, неудачно зацепившуюся корнями на косогоре. Такой же сутулый, колючий и мохнатый. Родители постоянно пеняли и корили его за что-то неведомое. Чувство вины висело над Бармалеем мрачным тёмным облаком.

Зато его сестра, красавица Нора, была полной противоположностью. Гордость семьи. В свои десять лет знала: чтобы покорить мужчину, надо изображать наивную простушку. «Ах, Андрей. Ты так много знаешь про художников. Расскажи о Климте. Мне о нём ничего не известно, кроме того, что он жил в Австрии и создал чувственный стиль эротического модерна».

Сеня, заторможенный мальчик шести лет, восторженно смотрел на мир широко распахнутыми глазами. Рот также был всегда приоткрыт в удивлённом восхищении. Жизнь для него была чем-то вроде экрана в кинотеатре. Он с благодарностью принимал всё, что показывали, и покладисто соглашался с любым мнением, чем заслужил право быть в компании.

Кира — на год старше Андрея. Она уверяла, что станет актрисой, как Вера Орлова, носила обтягивающие майки и всем объясняла, что у неё уже растёт грудь.

Десятилетний Илья, сын вильнюсского