Успенский Эдуард - Эдуард Николаевич Успенский

за плату. Постепенно у рахманинского товарища, тоже Виктора, собралась целая коллекция.

Рахманин решил ехать. Надо было удрать из этой сужающейся Москвы с ее черными трамваями и «прокисающим молоком». Он позвонил автоприятелю, но тот был неготов к скорому старту.

Тогда Рахманин, предупредив Матвеенко, выехал один.

В Торжок он приехал рано утром, весь жеваный и мятый. Рахманин не стал ждать автобуса и пошел пешком через весь город в старую купеческую его часть.

Начиналась осень, и в воздухе висела влага. Молчаливые, плохо одетые люди проходили мимо него торопливыми шагами. На каждой остановке стояла маленькая толпа.

Как ни странно, в Москве люди больше любят ходить пешком. Для москвича пробежать пару-тройку остановок не труд, а удовольствие. В маленьких городах, наоборот, человек полчаса упорно будет стоять на остановке, чтобы потом в крайне упакованном виде ехать две с половиной минуты до какого-нибудь Шестого микрорайона или Газового комбината волокнистой пленки.

Потянулись навстречу старые купеческие дома.

Один высокий дом в конце улицы был огорожен новым забором из старых досок. И как-то странно он колебался в воздухе.

Подойдя ближе, Рахманин заметил, что дома уже нет. Он в развалинах, а колеблется слабый призрак этого дома, тень его.

— Ничего себе новости!

Он остановил прохожего, который в отличие от других не бежал с большой скоростью, а вел куда-то собаку:

— Скажите, что с этим домом?

— С этим домом? А ничего… взорвали, дураки. Кино будут строить.

— Почему же дураки? Кино ведь хорошо.

— Потому дураки, что через два квартала уже есть кино. А дому-то еще стоять бы и стоять.

— А что это над домом такое? — спросил Виктор.

Прохожий с удивлением посмотрел на него.

— Колышется, — объяснил Рахманин.

— Сам ты колышешься, — буркнул про себя прохожий и перешел на другую сторону улицы со своей собакой.

«Что-то со мной неладно», подумал Рахманин.

Дядя Мирон, оказывается, давно не спал. Он обрадовался Рахманину, поставил чайник, достал три сорта варенья, хлеб, масло.

— Александра Серафимовна тебя не дождалась. Она много чего насобирала у старушек. Вот смотри, тебе отложено.

— Дядя Мирон, — сказал Рахманин, — я же ведь ничего не привез, что вы заказывали.

— А нам ничего и не нужно, — сказал дядя Мирон. — У нас все есть. Ты приехал, уже и хорошо.

Виктор с удовольствием стал рассматривать «улов». В этот раз Александра Серафимовна постаралась. Целый угол был завален старинными вещами. Одна вещь была лучше другой. Чего стоил один роскошный кожаный альбом с желто-коричневыми фотографиями. Вся история купеческой семьи была изложена в нем, как в учебнике.

Крепкий, жесткий старик с булавочными глазами в тройке и пожилая властная женщина с поджатыми губами в платье до земли — основатели династии. И фамилия, и имена у них были очень купеческие — Марья Васильевна и Петр Тимофеевич Расторгуевы.

Потом шли их взрослые дети, опирающиеся на тумбочки разных конфигураций. Потом уже их дети со своими женами и детьми, уже снятые на улице. А потом уже их дети в гимназических фуражках или в дорогих тройках с некоторой интеллигентностью и высокомерием на лицах.

Очень понравилась Рахманину шкатулка из толстого граненого стекла, обрамленного металлом. Ее почистить — цены ей нет. Были еще две лампады синего цвета очень тонкой работы, в безумной грязи и сале.

Но больше всего поразил Рахманина какой-то старинный то ли знак, то ли вензель, то ли орден очень и очень аккуратной работы. Никогда раньше он не видел ничего похожего. Это изделие напоминало или старинный герб иностранного дворянского рода, или герб страховой компании, или товарный знак компании, торгующей научными приборами. Потому что основу его составляла лента Мебиуса.

Эта вещь так понравилась Рахманину, что он решил, что все остальное: и альбом, и шкатулку, и лампады — отдаст автодругу, только бы знак остался у него. В знаке совершенно четко проступал какой-то смысл, были заложены определенные пропорции и связи.

— Что это, дядя Мирон? — спросил Рахманин.

— Должно, знак какой-то. Тетя Саша его принесла от одной бабушки. Как раз прежде, чем помереть.

— А что за бабушка? Откуда? Как фамилия?

— Я и не помню уже. Ее дом позади школы. Который с заколоченными окнами.

— Окна сейчас заколотили, потому что бабушка умерла?

— Нет, они всегда заколочены были. А бабка вроде и не умирала вовсе.

— А чего же она такую красивую вещь отдала?

— Может, и не отдала, может, тетя Саша сменяла ее на что полезное. Потом в нашем возрасте вещи уже и не очень нужны. Чай, к примеру, полезнее. А чая лекарственного в городе нет.

Он помолчал. Потом продолжил, как всегда, медленно:

— Об этой бабке странное говорят. Будто она видит то, что не положено.

Рахманин вспомнил призрак дома над домом в утреннем свете и подумал: «Совсем как я».

Он вцепился в дядю Мирона:

— Чего же она такое видит, дядя Мирон?

— Не знаю, что. Люди говорят…

— Но ведь люди про что-то говорят. Может, она клады под землей видит. Может, в голове у нее телевизор на восемь программ.

— Это у тебя в голове телевизор на восемь программ, — рассердился дядя Мирон. — А в нашем возрасте все по-другому. Если человек что-то видит, что не положено, значит, у него ВИДЕНИЯ!

Этот ответ дяди Мирона ничего не прояснил, но, с другой стороны, как бы дискуссию закончил. Спрашивать дальше было уже, пожалуй, и нетактично.

Рахманин решил попытать дядю Мирона на предмет Красной Руки.

— Дядя Мирон, а вот не случалось у вас в городе чего-нибудь жутко необычного?

— Чего же такого необычного?

— Красная Рука к вам, например, не прилетала или Гроб на Колесиках не приезжал?

— Не слышал ничего, — оторопел дядя Мирон.

— А Белые Перчатки не появлялись?

— Какие такие Белые Перчатки?

— Они по ночам прилетают и играют на пианино.

— Зачем?

— А бог его знает, зачем. Прилетят, например, в клуб деревообделочной фабрики ночью и играют там до утра Баха или Шуберта… Или Бетховена там.

— Не слыхал я про эти Перчатки, — сказал дядя Мирон. — А вот про Обезьяну из Пианино слышал.

— Расскажи, дядя Мирон.

Пока дядя Мирон собирал мысли для рассказа, Рахманин задумался: «А действительно, что же на самом деле играют эти Перчатки? Не могут же они исполнять «Кирпичики» или «Ах, Одесса, жемчужина у моря…». При случае надо обязательно позвонить в Покровск».

Тем временем дядя Мирон начал:

— Это бывалошная история… Одни люди из купцов хотели купить пианино. И старый мастер сказал им: «Любой инструмент покупайте, только не покупайте с красным пятном». Пошли они в магазин… А там каких только пианинов нет: и черные, и белые,