Вавилон - Маргита Фигули

Снедаемый угрызениями совести, не находя спасения от беспокойства, переполнявшего ум и сердце, стоял он, прислонясь к стволу дерева, и не отводил взгляда от птиц в клетках.

Тут и застал его изнемогший от бега Сурма. Выслушав просителя, Идин-Амуррум вспыхнул.

— Я теперь же отправлюсь к верховному жрецу Исме-Ададу, — решил он, — ему надо бы понять, что неподходящее сейчас время для того, чтобы будоражить народ. Ныне нельзя забывать об опасности, которая грозит нам извне. Как же мы собираемся одолеть неприятеля, если в нашем собственном доме царят вражда и разлад?

Не медля дольше, судья отправился в Эсагилу. Сурма остался ждать его на скамье в саду, куда служанка принесла ему поесть.

Но Идин-Амуррум ничего не добился от духовного пастыря. Тот помнил речь верховного судьи на государственном совете. Взгляды Идин-Амуррума никак не разделялись жрецами. Мстительный и надменный, Исме-Адад остался глух к заступничеству судьи.

— Но ведь этот человек ни в чем не повинен, — горячась и повышая голос, повторял Идин-Амуррум, — кстати, преследование за недоимки я тоже считаю насилием, мы еще поплатимся за это, любая несправедливость со временем отомстит за себя, — предостерег он.

Презрительно усмехаясь, Исме-Адад большим пальцем правой руки поглаживал драгоценный камень в перстне, надетом на указательный палец левой, всячески давая понять, что, на его взгляд, верховный судья — предатель и отступник.

— И наконец, — настаивал на своем верховный судья, — вы совершаете беззаконие. Гамаданы находятся под защитой царя, это военные поселенцы.

— Но если они провинились перед Мардуком, — верховный жрец недобро посмотрел на судью, — Мардук вправе покарать их, тем паче, что страною правит незаконный царь…

Он щелкнул согнутыми пальцами по столу и поднялся в знак окончания беседы.

Домой Идин-Амуррум возвратился мрачнее прежнего. Сурма уже издали понял это по его застывшему, хмурому лицу.

— Видно, — с горечью и негодованием сказал он Сурме, — нынче верховный судья ничего не значит. Поэтому я и хотел сложить с себя полномочия и принять место выборного. Тщетны мои усилия, ничто не изменится в Вавилонии, пока в ней царят беззаконие и произвол. Мне хочется во весь голос кричать о том, что я думаю о нашем государстве, о его уложениях, правителях, о его духовенстве и храмах, о его войске и блюстителях порядка, о его царе и сановниках!

Судья разгорячился. Сознание бессилия не давало ему покоя, и он возбужденно принялся расхаживать по саду, переполошив при этом птиц.

Внезапно остановившись, Идин-Амуррум задумался.

— Кажется, не все потеряно, Гамадана еще можно спасти. На заседании совета я впервые оценил Набусардара. Это человек справедливый, великодушный и волевой. Я дал себе слово навестить его, и вот теперь у меня есть для этого повод;

На лице Сурмы мелькнуло беспокойство, он нехотя проговорил:

— Слыхал я, на Хебаре он велел умертвить ни в чем не повинного иерусалимского пророка.

— Это не совсем так, — возразил Идин-Амуррум, — Набусардар располагает неопровержимыми доказательствами того, что иудеи ждут не дождутся Кира. Более того, они будто бы вступили в тайные сношения с персами, точнее говоря — с персидскими лазутчиками, засланными в нашу страну. Это уже измена, а измена карается смертью! Таков закон, и тебе об этом известно. Стало быть, Набусардар действовал в согласии с законом.

— Но ведь ты сам, достойнейший, — в сердцах воскликнул Сурма, стремительно поднявшись со скамьи, — ты сам говоришь, что ничего не изменится, пока у нас царят беззаконие и произвол! Если богатые соотечественники попирают наши права, стало быть, вся надежда на то, что их помогут нам добыть чужеземцы. — Он помолчал, раздумывая, говорить ли все до конца, но так как олицетворением персов был для него добрейший Устига; то Сурма, поколебавшись, добавил: — Хотя бы тот же Кир…

— Ты тоже надеешься на него? — резко прервал его изумленный судья.

Сурма промолчал, не посмев открыть всю правду. Несмотря на то что отношение обоих к происходящему в стране во многом совпадало, каждый из них по-своему смотрел на персидскую опасность. Сурма жил под впечатлением разговоров и встреч с Устигой и его отрядом. Узнав персидского князя поближе, он не мог не верить ему. Юноша всем сердцем привязался к персу, верил его обещаниям, но никогда бы не посмел признаться в этом судье. Проницательный Идин-Амуррум догадывался, что происходит с Сурмой, и, чтобы разубедить его, проговорил:

— Истинный халдей полагается только на себя.

— Где они, эти халдеи?! — не сдержавшись, не скрывая раздражения, воскликнул юноша.

— Я не сомневаюсь, что Набусардар — истинный халдей, он желает добра нашей родине. Набусардар — благородный человек, мудрый полководец и к тому же храбрый воин. А впрочем…

Тут Идин-Амуррум задумался, вспомнив обстоятельство, опровергавшее только что высказанное им суждение. Кажется, Набусардар обошелся несправедливо не только с пророком, приказав его засечь у Хебара, но и с Устигой; поговаривают, он заточил перса в подземелье, потому что ревновал его к дочери Гамадана. Правда, кое-кто высказывал предположение, будто Устигу подкупили и он по своей воле сел в темницу, чтобы предоставить Набусардару улики против Кира. Так или иначе, но что-то тут не ясно даже Идин-Амурруму, хотя он и гонит прочь сомнения в благоразумии столь высокого вельможи. Остается одно — свято верить Набусардару и дать отпор персам.

— Это — единственный путь в нашем теперешнем положении. Нам грозят войной, и мы должны защищаться.

Судья не убедил Сурму, но ему не хотелось больше говорить об этом, надо было вернуться к делу, которое привело его сюда. Юношу беспокоила участь старого Гамадана.

— А что будет с Гамаданом, достойнейший? — спросил он и тут же добавил: — Ведь это только начало, и если не помешать Эсагиле, она уничтожит лучших мужей нашего воинства.

— Я не упущу ни малейшей возможности освободить Гамадана. Самый верный путь — обратиться к Набусардару, но, сколько мне известно, теперь он совершает объезд сторожевых отрядов. Он лично хочет убедиться, надежны ли их укрепления, проверить силу и боевую готовность войска. Если он задержится, мы не будем мешкать. Я сделаю все, что в моих силах, посоветуюсь с наместником Ларсы Наби-Иллабратом, это мой старинный приятель… Доверься мне и со спокойным сердцем возвращайся домой.

Сурма ушел, и судья остался один; мысли его снова невольно обратились к Устиге. Он попытался представить себе его облик. Память послушно восстанавливала знакомые лица, и среди них он отыскивал черты Устиги. О персидском князе говорили очень много. Рассказывали о его большом чувстве к дочери Гамадана, о том, как он верил ей и беззаветно любил.

— Я бы не верил ей, князь, — усмехнулся судья, — я бы не верил. Мне приходилось судить женщин на холме Гила.

Погруженный в свои мысли, Идин-Амуррум шел по дорожке меж папоротников, астр и майорана. Сорвав стебелек майорана, он растер его в пальцах; пряный запах, как ему показалось, успокоил его.