Дикие карты - Виктор Милан

— Время вышло, сенатор, — отрезал Миллер. Он ощерился; зубы у него были коричневые и выщербленные.

— Если вы пойдете дальше, то беспорядки гарантированы. Если же вы вернетесь обратно в парк, я смогу уладить все так, чтобы полиция оставила вас в покое.

— И много нам будет с того радости, сенатор? Мы собрались пройти маршем к «Могиле Джетбоя». Это наше право. Мы хотим постоять на ее ступенях и вспомнить тридцать лет боли и мучений наших собратьев. Мы хотим помолиться за тех, кто умер, и хотим, чтобы все увидели нас и поняли, как повезло им, умершим. Мы не просим ничего больше — лишь того, на что имеет право любой другой нормальный человек.

— Вы можете сделать все это в Рузвельт-парке. Об этом напишут все газеты, расскажут все теле— и радиостанции — даю вам слово.

— И это все, что вы имеете нам предложить? Не густо.

Грег кивнул:

— Я знаю это и приношу вам свои извинения. Могу сказать только, что, если вы отведете своих людей обратно в парк, я сделаю для вас все, что будет в моих силах. Для всех вас. — Хартманн широко раскинул руки. — Это все, что я могу вам предложить. Пожалуйста, скажите, что этого довольно.

Сандра не сводила глаз с лица Миллера. За спиной у них не прекращались выкрики и скандирование. Ей казалось, что карлик рассмеется в лицо Грегу, ответит ему очередной колкостью и двинется дальше на заграждения. Гимли поковырял босой ногой бетонную плиту, поскреб заросшую рыжими волосами широкую грудь. Он смотрел на Хартманна недобрым взглядом маленьких, глубоко посаженных глазок, в которых теплилась ярость.

А потом он вдруг отступил на шаг назад.

— Ладно, — сказал он. Сандра едва не расхохоталась. Из рядов демонстрантов послышались протестующие возгласы, но Миллер вихрем развернулся и набросился на них, точно разъяренный медведь. — Как я сказал, черт подери, так и будет! Дадим ему шанс — всего день, не больше. С нас не убудет, если мы потерпим еще один день.

Карлик с бранью принялся пробиваться сквозь толпу и снова двинулся к воротам парка. Мало-помалу все остальные развернулись и последовали его примеру. Они снова начали скандировать, но уже без особого энтузиазма, а вскоре и вовсе умолкли.

Сандра одарила Грега долгим взглядом, и он улыбнулся ей.

— Спасибо, — тихо и устало проговорил он. — Спасибо за то, что дали мне шанс.

Женщина кивнула. Она не решалась заговорить с ним, так как боялась, что не сдержится и обнимет или поцелует его. «Ты для него всего лишь дряхлая старуха. Такой же джокер, как и все остальные».

Вздыхая, она поковыляла на искривленных артритом ногах прочь.

* * *

ХАРТМАНН УСМИРЯЕТ ВОССТАНИЕ

РАЗГОВОР С ЛИДЕРОМ ДСО ПРИНОСИТ ОТСРОЧКУ

«Нью-Йорк таймс», 18 июля 1976 года

ДЖОКЕРТАУН ОХВАЧЕН ХАОСОМ

«Нью-Йорк дейли ньюс», 19 июля 1976 года

* * *

Колонна джокеров вернулась в Рузвельт-парк. Остаток этого знойного дня Миллер, Сандра и все остальные выступали с речами. Под вечер на митинге появился и обратился к народу сам Тахион, а все сборище странным образом охватила атмосфера праздника. Джокеры сидели на поросших травой кочках, пели песни или переговаривались. Те, кто захватил с собой закуски, делились ими с ближайшими соседями; напитки лились рекой. Самокрутки с марихуаной переходили из рук в руки. В каком-то смысле марш перерос в стихийное торжество братства джокеров. Даже самые безобразные из них открыто расхаживали повсюду. Знаменитые маски Джокертауна, анонимные фасады, за которыми уже привыкли скрываться многие его обитатели, в этот день были сброшены.

Для большинства это был радостный день — способ отвлечься от одуряющей жары, от убогости своего существования, ведь перед людьми открывалась жизнь их товарищей по несчастью, и если прежде их собственные горести представлялись им сокрушительными, то после того, что они видели здесь, их собственное положение переставало казаться непереносимым.

Хотя утро, казалось бы, предвещало неминуемые беспорядки и столкновения, день принес с собой спокойствие и оптимизм. Солнце больше не казалось таким уж палящим. Сандра вдруг обнаружила, что у нее прекрасное настроение. Она улыбалась, шутила с Гимли, она обнималась, пела и смеялась вместе со всеми остальными.

Вечер вернул их к реальности.

Темные тени манхэттенских небоскребов со всех сторон подобрались к парку и слились в одну. Небо стало ультрамариновым, потом зарево городских огней потеснило ночной мрак, и парк окутала призрачная дымка. Город, раскалившийся за дневное время, отдавал тепло обратно; от жары не было спасения, воздух был мертвенно тих. Пожалуй, ночь оказалась даже более душной, чем день.

Позже начальник полиции окажется на ковре у мэра. Мэр, в свою очередь, на ковре у губернатора, чья канцелярия будет клясться и божиться, что не готовила никаких приказов. Никто так и не поймет, кто именно отдал тот злополучный приказ. Потом это уже не будет иметь никакого значения — ночь с восемнадцатого на девятнадцатое июля войдет в историю как ночь джокертаунского восстания.

Чей-то крик, многократно усиленный мегафоном, — и безумие разразилось.

Конники, следом за которыми двигались шеренги вооруженных дубинками полицейских, начали прочесывать парк с юга на север, намереваясь оттеснить джокеров сначала к Деланси, а потом обратно в Джокертаун. Джокеры, ошарашенные внезапной атакой и совершенно растерявшиеся, под нажимом впавшего в неистовство Гимли начали сопротивляться. Полицейские пустили в ход дубинки, и завязалась настоящая свалка, причем царившая в парке темнота только усугубляла всеобщую неразбериху. Для полицейских все, кто был не в униформе, представляли собой мишень. Ночь взорвалась криками и воплями. Попытка дать полиции организованный отпор быстро провалилась, и джокеров небольшими группками погнали на улицу, а всех, кто пытался свернуть в сторону, избивали. Тех, кто падал, затаптывали. Сандра тоже оказалась в такой толпе. Тяжело дыша, она пыталась удержаться на ногах в этой давке, руками прикрыть голову от ударов дубинок, и в конце концов ей все-таки удалось спрятаться в относительной безопасности одного из переулков, отходящих от Стэнтон-стрит. Оттуда она смотрела на бойню, которая творилась в парке и на прилегающих к нему улицах.

Перед ее глазами одна за другой разворачивались маленькие драмы.

Оператор Си-би-эс снимал, как десяток полицейских на мотоциклах теснил группу джокеров к ограде, которой был обнесен пандус подземного гаража на другой стороне улицы. Джокеры убегали, некоторые прыгали прямо через ограду. Среди них был и Вспышка, озарявший эту сцену фосфоресцирующим сиянием своей кожи — ему, бедняге, было даже не скрыться от полиции. В отчаянии он перемахнул через ограду и полетел вниз с высоты восьмифутового пандуса. В этот миг полицейские увидели оператора; один из них взревел:

— А ну-ка убрать его отсюда!

Мотоциклы, хрипло треща моторами, устремились на него; лучи фар беспорядочно заметались по стенам зданий. Оператор побежал прочь, не прекращая снимать. Взмах дубинки с промчавшегося мимо мотоцикла — и оператор со стоном рухнул на мостовую, выпустив из рук камеру. Послышался звон разбитого стекла.