Москва и Россия в эпоху Петра I - Михаил Вострышев

Таким же педагогом был Никита Григорьев, в настоящий вечер сильно захмелевший от приятельской попойки и крепко спавший в горенке Лысого. Родиной Никиты было село Красное, близ города Батурина. Он долго жил при отце-казаке и только год тому назад пришел в Глухов с тем, чтобы учить в школах «малых хлопцев». У Лысого он начал лекции с августа месяца 1722 года.

Около того же времени появился у Лысого также один из членов настоящей компании – Киприан Максимов Салочинков, «черкашенин из-под Чернигова», лет тринадцать тому назад потерявший отца и теперь посвящавший свои досуги на странствия из школы в школу, из монастыря в монастырь, как то делала бо́льшая часть его беззаботных товарищей.

Все названные хлопцы-школяры, за исключением Кривецкого, настолько уже владели грамотой, что могли подписывать свои имена, и все читали более-менее бойко; разумеется, книги церковной печати. Познакомившись в этой молодежью, подойдемте, пока свеча еще не погасла, к Нечитайло. Под влиянием крепкого вина он никак не мог угомониться, ворчал, болтал, кряхтел и, находя верхнюю лавку у печки ложем не совсем покойным, не переставал ворочаться с боку на бок. При одном из таких поворотов Нечитайло потерял равновесие и кувырнулся вниз на ноги Кривецкого.

Толчок разбудил безграмотного школяра.

– Чего ты не спишь? – заговорил он с сердцем. – Кажись, время бы уже спать!

– Какое не спишь? – бормотал полупьяный Лукьян, карабкаясь на прежнее место. – Я упал… Э-эх, – продолжал он, укладываясь на полатях, – полно мне валяться по школам! Или оженюсь, или в чернецы постригусь! Ей-богу.

– Куда те в чернецы постригаться, – отвечал Кривецкий. – Ныне есть указ государев. А по тому указу, кто хочет постригаться, тот послужи на монастыре годов с десяток, а тогда, пожалуй, и постригут. Да опричь того сперва наперво явиться надо пред его императорское величество и объявить о себе для опросу: не беглый ли ты и какого чина. А буде кто не явится, того по тому указу распытают[53].

На упрек сотоварища пьяный Лукьян не нашел, что сказать, и скаредной бранью, как сказано в деле, «избранил его величество».

Скаредная брань вырвалась у Нечитайло громко, свободно, внятно, так что, за исключением школяров Никиты и Киприана, да дьячка Лысого, вся остальная компания услыхала крупную речь. Первый отозвался на нее богомольный старец Иона, вечерняя пирушка не вполне смежила его вежды.

– Какой там бездельник, – закричал чернец, – такие неистовые слова говорит?!

Школяры стихли. Все молчали. Лукьян уже спал.

– Такой ты да этакой, – бранился Иона, – как ты смеешь, враль ты этакой, и для чего такие безумные слова говорить про его императорское величество?! Ведь за это и голова долой слетит, – положительно заключил старец.

Монах, действительно человек бывалый, опытный, на своем веку видел не одно штрафование и собственными ноздрями купил эту опытность. Он оставил ноздри в руках палача, и это неприятное событие совершилось при следующих обстоятельствах.

Отец его был священником близ Казани, в Сарайском уезде, в селе Черемшине и умер в 1682 году, оставив восьмилетнего сына Ивана. Иван прожил несколько лет с матерью и, схоронив ее, ушел в пригород Манск к приятелю своего отца, старшему подьячему Василию Воронову. Иван начал здесь службу в качестве молодого подьячего, служил не без ловкости и сноровки, так что в скором времени обзавелся собственным двором и полным хозяйством. Счастье скоро, однако, отвернулось от него.

В июне 1712 года поехал он для сбора «конских денег», то есть пошлин, в село Кандалы. Здесь, если верить его рассказу, он погрешил немного: у крестьянина Ивана Самары купил платье, ведая, что то платье украдено им от разбойников. Вор был уличен, через него перехватили разбойников. Наконец добрались и до покупателя подьячего. Арестанты отправлены в Казань, долго содержались при канцелярии. Их допрашивали, пытали и наконец осудили на разные наказания. По тому осуждению подьячий Иван, вынесший пытку, был бит кнутом на площади, лишился ноздрей и назначен в ссылку на каторгу.

Штрафованный имел милостивцев и заступников. Не спасши ноздрей от клещей и спины от кнута, он спас себя, однако, от каторги: побил он челом Тихону, митрополиту Казанскому, моля его о спасении. Тихон принял участие и просил губернатора М. П. Апраксина. Иван был освобожден и поспешил с благодарностью в архиерейский дом, где и просил немедля постричь его в монахи. Владыка отправил его в Богородицкую пустынь, отстоящую в двадцати верстах от Казани, с «памятью»[54] к построителю той пустыни отцу Макарию. В «памяти» сделано было распоряжение о приеме и пострижении бывшего подьячего.

Иван вместе с рясой получил имя Ионы, но жил в обители не более двух лет, после чего пустился странствовать по Руси. Переходил из города в город, из монастыря в монастырь, кормясь от сборов на свою обитель, от милости доброхотных дателей, и везде находя радушный прием. В мае 1722 года по дороге в Киев он зашел в Глинский монастырь Севского уезда, от Глухова в двадцати верстах. Монах и «инквизитор» Севско-Спасского монастыря Милетий беседовал со странником и вручил ему донос на строителя Глинского монастыря «в непослушании», прося передать его киевскому архиерею. Тот с удовольствием принял поручение, тем более, что получил за это от Милетия подорожную или вид, который спасал от могущих встретиться задержек. В силу неоднократных повелений государя бродяг-монахов хватали в это время все чаще и чаще, и тем труднее было чернецам скитаться. Придя в Глухов, Иона встретил толпу нам знакомых хлопцев, зазвал их в шинок, шумно и весело за чарками провел с ними вечер, а те в благодарность отвели ему ночлег в школе дьячка Лысого.

Так судьба привела Иону быть участником рассказанной нами сцены. Как человек, прошедший огонь и воду, не мудрено, что он прервал брань Нечитайло и еще раз напомнил: за это де дело и голова долой слетит!

Слова Ионы подняли с лавки Григорий Митрофанова.

– И впрямь, – заговорил он, выходя из соседней горенки, – для чего ты, злодей Лукьян, такие скаредные слова про его императорское величество говоришь?

Вмешательство товарища не понравилось Степану. Он нашел нужным пугнуть Гришку.

– Тебе-то что нужно? – заговорил он, приподнявшись с лавки и замахиваясь. – Уж ты сейчас тут доносчик. Дадим мы тебе себя знать, как доносить.

Гришка притих, стихла и вся компания.

Наутро только один Митрофанов ясно помнил вчерашнюю беседу и уже обдумывал донос. Остальные, вместе со старцем, больше думали, как бы опохмелиться, чем о «скаредных словах» Нечитайло.

– Эх, братцы! Хочу я браги испить, – заговорил старец.

– Так чего ж, – отвечали Лукьян и Григорий Митрофанов, – пойдем в шинок, там и напьемся.