Экскалибур - Бернард Корнуэлл

Старик облегченно перевел дух. Посидел немного, не разжимая пальцев, затем вздохнул.

— Хотел бы я уйти с тобой. Но не могу.

— Можешь, господин, — возразил я.

— Не глупи, Дерфель. Мне должно остаться здесь, и Нимуэ воспользуется мною в последний раз. Пусть я стар, слеп, и разум мой мутится, и жить осталось недолго — но какая-никакая сила во мне еще есть. И сила эта нужна Нимуэ. — Старик горестно всхлипнул. — У меня уж и слез не осталось, — посетовал он, — а порою мне только и хочется, что плакать. Но в серебряном тумане, Дерфель, в серебряном тумане нет ни рыданий, ни времени — только радость.

Старик снова заснул, а когда проснулся, уже рассвело и за мной пришла Олвен. Я погладил Мерлина по волосам, но он вновь впал в безумие. Он затявкал, как собака; Олвен так и покатилась со смеху. Мне ужасно хотелось подарить ему хоть что-нибудь — подбодрить каким-нибудь пустяком, да только ничего при мне не было. И я ушел, унося с собою его прощальный дар, хотя в ту пору я понятия не имел, что это еще за последнее волшебство.

Олвен повела меня назад, но не той же самой тропой, по которой мы давеча вышли к лагерю Нимуэ, а вниз по крутому ущелью, а затем через темный лес, где между камнями бурлил ручей. Полил дождь, тропа сделалась опасна, но Олвен, отбежав чуть вперед, упоенно кружилась в танце. Промокший плащ ей, похоже, ничуть не мешал.

— Люблю дождь! — крикнула она мне.

— А я думал, тебе солнце по душе, — угрюмо буркнул я.

— Я люблю и то и это, господин, — отозвалась она. Олвен, как всегда, была весела и беспечна, но я к ее болтовне почти не прислушивался. Я размышлял о Кайнвин, и о Мерлине, и о Гвидре с Экскалибуром. Я угодил в ловушку — и выхода из нее не было. Неужто мне придется выбирать между Кайнвин и Гвидром? Олвен, верно, догадалась, о чем я думаю: она подошла и взяла меня под руку. — Скоро твои горести закончатся, господин, — утешила она.

Я отнял руку.

— Горести мои только начинаются, — резко отозвался я.

— Но ведь Гвидр умрет не навсегда! — ободряюще воскликнула Олвен. — Он полежит немного в Котле, а Котел дарует жизнь. — Девушка ни минуты в том не сомневалась — в отличие от меня. Я по-прежнему верил в богов, но уже не надеялся, что нам удастся подчинить их своей воле. Артур, думал я, был прав. Надо нам рассчитывать на самих себя, а не на богов. У богов — свои собственные забавы, и ежели нами они не играют, так и на том спасибо.

Олвен остановилась у озерца под деревьями.

— Тут живут бобры, — сообщила она, глядя на взбаламученную дождем воду. Я ничего не ответил; Олвен подняла взгляд и улыбнулась. — Если пойдешь вниз по ручью, господин, выйдешь на тропу. Ступай по ней вниз по холму — и отыщешь дорогу.

Я зашагал по тропе, потом по тракту и вышел из холмов близ старого римского форта Цикуциум, где ныне приютилось несколько напуганных семей. Их мужчины, завидев меня, вышли из разрушенных ворот с копьями и собаками, но я перешел вброд ручей и двинулся вверх по склону, и, убедившись, что я не замышляю зла, не вооружен и явно не разведчик грабителей, они довольствовались тем, что посмеялись надо мной. Не помню, чтобы когда-либо расставался с мечом так надолго — с тех пор, как подрос. Чувствуешь себя словно голым, право слово.

Путь домой занял у меня два дня: два дня тягостных, бесплодных раздумий. Гвидр первым высмотрел меня на главной улице Иски и бегом бросился мне навстречу.

— Ей полегчало, господин, — крикнул он.

— Но ненадолго, — докончил я. Гвидр замялся.

— Да. Но две ночи назад мы уж было решили, что Кайнвин пошла на поправку. — Он вопросительно глядел на меня, не на шутку обеспокоенный моим мрачным видом.

— Но с тех пор ей с каждым днем делается все хуже, — промолвил я.

— Но ведь надежда есть, — попытался ободрить меня Гвидр.

— Может, и так, — отозвался я, хотя у меня-то надежды не осталось. Я пошел к постели Кайнвин: она узнала меня, попыталась улыбнуться, но боль ее с каждым часом усиливалась, и улыбка вышла жутковатая — так ухмыляется мертвый череп. Волосы у больной отросли вновь, да только седые. Я наклонился — как был, грязный с дороги, — и поцеловал ее в лоб.

Я переоделся, помылся, побрился, пристегнул к поясу Хьюэлбейн и пошел к Артуру. Я рассказал ему все, что узнал от Нимуэ, но никакого ответа так и не получил. Артур ни за что не отдал бы на заклание Гвидра, а значит, Кайнвин была обречена — но сказать мне об этом в глаза он не мог. Вместо того Артур изобразил гнев.

— Довольно чепухи, Дерфель.

— Эта «чепуха» стоит Кайнвин невыносимых мук, господин, — упрекнул я его.

— Значит, надо вылечить больную, вот и все, — отрезал Артур, но тут же, устыдившись, умолк. — Ты правда веришь, что Котел оживит Гвидра? — нахмурясь, осведомился он.

Я призадумался, но солгать не смог.

— Нет, господин.

— Вот и я не верю, — отозвался Артур и послал за Гвиневерой, но она лишь предложила посоветоваться с Талиесином.

Талиесин внимательно выслушал мой рассказ.

— Перечисли проклятия еще раз, господин, — попросил он, когда я закончил.

— Проклятие огня, — промолвил я, — проклятие воды, проклятие терновника и темное проклятие Иной плоти.

При последних моих словах бард поморщился.

— Первые три я могу снять, — проговорил он, — а вот последнее? Не знаю никого, кто бы такое умел.

— Почему нет? — резко осведомилась Гвиневера. Талиесин пожал плечами.

— Это высшее знание, госпожа. Обучение друида не заканчивается с принятием посоха, но продолжается и ведет к новым таинствам. Этим путем я не ходил. Равно как и никто другой в Британии, полагаю я, кроме разве Мерлина. Проклятие Иной плоти — это великая магия, и, чтобы ее развеять, требуются чары не менее могущественные. Увы, я такой силой не обладаю.

Я долго глядел на тучи, нависшие над крышами Иски.

— Если я отрублю Кайнвин голову, господин, ты отрубишь мою мгновением позже? — спросил я у Артура.

— Нет, — с отвращением отозвался он.

— Господин! — взмолился я.

— Нет! — гневно выкрикнул он. Разговор о магии задел его за живое. Артур мечтал о мире, в котором правит разум, а не магия, но сейчас весь его здравый смысл оказался бессилен нам помочь.

— Моргана, — тихо произнесла Гвиневера.

— Что Моргана? — вскинулся Артур.

— Она была Мерлиновой жрицей до Нимуэ, — напомнила Гвиневера. — Если кому и ведома Мерлинова магия, так это Моргане.

И призвали Моргану. Она проковыляла через двор — как всегда, просто-таки излучая ярость. Золотая маска тускло поблескивала. Моргана по очереди оглядела всех нас и, не увидев ни одного христианина, осенила себя знаком креста. Артур принес ей стул, но садиться она не стала, давая понять, что времени у нее для нас нет. С тех пор как ее муж уехал в Гвент, Моргана нашла себе занятие в христианском храме к северу от Иски. Туда приходили умирать недужные, а она кормила их, лечила и молилась за них. Люди по сей день зовут ее мужа святым, но мне думается, жену называет святой сам Господь.