Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

— Тогда он не любит тебя. Ты сразу всё поймёшь и забудешь его быстро. Если любит, то мука будет поделена поровну, тебе будет легче по любому.

— Тон-Ат всё поймёт.

— Пусть. Он поймёт так же, что я права. — Бабушка была способна на многое, что было выше понимания Нэи. Через несколько недель, когда Тон-Ат опять взял Нэю в Паралею, где оставил её с бабушкой, а сам удалился по своим неведомым делам, бабушка привезла Нэю в опустевшее здание клиники. Сам стационар из-за дорогой аренды, как объяснила бабушка, куда-то перевели в другое место. Но возможно, это был один из приёмов Тон-Ата менять место своей столичной работы как можно чаще. Иногда он и вообще прекращал всякую лечебную практику, надолго уходя в свои исследования и прочую непонятную Нэе деятельность, живя где-то и ещё, редко появляясь в просторном доме, расположенном среди бескрайних плантаций. Выпроводив нанятых уборщиков, бабушка сама застелила постель в маленькой комнатке. У Нэи дрожала каждая клеточка её эпителия, каждый атом её существа искривлял свою траекторию, или что там у них, у атомов было. Но если бы она взглянула на себя в зеркало, то не удивилась бы тому, что вся она дрожит, как отражение в потревоженной глади озера. Она рассыпалась, но бабушка не хотела давать ей успокоительное средство, сказав, что оно притупит остроту любви.

И Рудольф приехал. Нэя вошла к нему в тёмную комнату, напитанная грехом, позорной страстью. Скользнув, села к нему на колени, обняв, пропав как гордое и мыслящее существо. И он с жадностью схватил, даже не поняв, кто к нему прильнул. Ему было неважно в данный момент, он томился своей безадресной мужской потребностью, утратив свою киску для утех Азиру. Где и как бабушка отловила его, осталось для Нэи загадкой. Вглядевшись и всю её ощупав, он узнал её, с радостью прижал к себе, сдавил, покусывая в шею и уши…

Где-то, утишенная волшебным искусством Тон-Ата, спала в глуши беременная Азира, забыв обо всех тех, кто навлёк на неё страдания. А у Нэи было счастье. Но такое специфическое, будто она сорвалась с цепи, одичав там от лютого и долгого бездействия. Он позволил ей выплеснуть на себя все её придуманные в мечтах, в тишине ласки, всю переведённую в ярость страсти былую ревность к Азире, успокаивая её ласками, будто пытался исцелить от сверхмерной любви…

Но то, что он дал ей тогда, ещё не было сравнимо с тем, что она ощутила в сиреневом кристалле, хотя ей-то показалось, что лучше, чем было в той опустевшей лечебнице, и быть не бывает. Только в ЦЭССЭи впервые она ощутила себя полностью заполненной другим существом, его не только телесной, но и духовной субстанцией, при этом куда-то исчезнув сама…

И познает ли она опять эту полноту любви, испытанную среди осмеянных подушечек, в призрачном переменчивом освещении, льющемся через стены «Мечты»?

Здесь освещение было таковым, что казалось стекающим через конус по незримым плоскостям стен, идущим от неба. Источники света были скрыты столь хитроумно, что Нэя их не обнаружила ни на потолке, ни на стенах, нигде.

Она ощущала его содрогания, не разделяя его наивысшей радости от их соития. Радость не пришла. Тело помнило обиду и не хотело прощать так же быстро, как сделало её великодушное сердце. У них был разлад, разлад внутри, и разлад выведенный наружу. Она не умела лицедействовать, в глазах стыла вина за неспособность испытать то, что было испытано во время игр в те «сны», что им снились взаимно в её кристалле. И поэтому пришёл страх, вдруг она стала холодной как Гелия? Но он взял её вину на себя, всю полностью, а страх просто выбросил за стены. И страх вместе с виной где-то прошелестели и сгинули в тёмных вершинах деревьев.

— Не плачь, — сказал он, — ты не пожалеешь о своём великодушии и прощении. Счастье ещё придёт. И тогда испарятся оставшаяся обида и память о боли. Тебе было больно в прошлом, а мне сейчас.

И Нэя протянула к нему руки, как делала в своём розовеющем кристалле, веря ему опять и ожидая обещанного счастья в этой самой хрустальной спальне, где его вдруг и не оказалось.

— Я всю жизнь не терпел пошлости, а сам тут извалялся, как ёж в грязной ямине. И чего только не прицепилось к моим иголкам. Тебе придётся меня очищать, а я буду колоться. Ты выдержишь?

— Кто это «ёж»?

— Я дам тебе кучу программ по флоре и фауне Земли, и ты смотри и изучай, если интересно. Мне неохота объяснять как в школе. Когда я о тебе думал в одиночестве, я жалел тебя. Вот, думал, достался же такой девушке омрачённый душой урод. За что?

— Ты жалел меня?

— Да.

— Давай друг друга жалеть?

— Давай. Я буду стараться. Не обижать тебя. Но не уверен, что сразу получится. Я настолько огрубел. Да я и раньше не был подарком. Но кроме тебя, не хочу никого. Когда я увидел тебя в том художественном салоне, я едва не подпрыгнул от радости, чуть не ослеп от тебя. А ты поверила в то, что я забыл о тебе?

— Нет. Ты плохой актер.

— Для чего ты столько времени от меня шарахалась? Неужели я настолько оскотинился за эти годы, что устрашал тебя до полуобморочного состояния…

— Нет. Ты лучше всех.

— Ну да. Особенно было похоже на правду, когда ты бегала от меня, как от выходца с того света.

— Я продолжала тебя любить.

— Были моменты, когда я переставал в это верить. Через этого Цульфа я же специально вселил тебя в «розовый кристалл», чтобы постепенно нащупать пути подступа к тебе. Здание запрещено было сдавать для нужд любой организации в ЦЭССЭИ. Оно выстроено нами и принадлежит нам. А я дал разрешение отдать его под твои затеи. Я хотел, чтобы ты опять привыкла ко мне. Чтобы твоя душа сама раскрылась навстречу… но нет! Выскочил со своей беговой дорожки Антон. И все планы всмятку. Всё испортил!

Нэя тихо смеялась. Все его, пусть и запоздалые, признания давали ей счастье. — Мы могли бы и не встретиться впоследствии. Всё же вышло случайно…

— Нет. Встретились бы по любому. Я знал тебя уже до того, как ты меня впервые увидела.

— Как? В твоих мечтах?

— Ну да, — теперь уже смеялся он.

— Сколько горя пришлось мне испытать, прежде чем твоя пирамида открылась мне. Почему так? Если бы я согласилась поехать с тобой в ЦЭССЭИ уже тогда…