Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого) - Семён Филиппович Васильченко

нему фигуры солдат, как-будто заранее намечая себе из них десяток ничего не подозревающих жертв.

Матвей знал, что и в свертке и в кармане у техника находятся разрушительной силы, начиненные натроглицерином, бомбы. Макс очевидно выжидал момента, когда он бросит сразу несколько бомб и решит исход всего инцидента.

Офицер, на которого напирал бурно волновавший солдат Сабинин, непроизвольно поддался назад и крикнул.

— Стреляйте! Пли!

Но никакой подготовительной команды перед тем он не произнес. Поднявшие было ружья несколько солдат нерешительно взялись за курки, но тут же опять опустили винтовки. Очевидно, они не знали, что делать.

Когда офицер обернулся, то он увидел позеленевшие от испуга и в то же время растерявшиеся от нерешительности лица солдат, и понял, что рота в результате решительного на нее напора деморализована. Только одно оставалось ему делать теперь, чтобы рота поняла его. и он это сделал. Он махнул рукой.

Всеобщий вздох облегчения вырвался у участников этого инцидента и у зрителей.

— На плечо! Направо! левое плечо вперед! Марш!

Роте дали дорогу, она зашагала.

Макс потянул в себя носом воздух, разочарованно оглянулся и расслабленно вытащил из кармана руку, перестав держаться за бомбу.

Анатолий махнул дружинникам.

— В столовку!

Одни бегом, другие широким размашистым шагом дружинники пошли за своим командиром. Сабинин, увидев Матвея, кивнул ему головой.

— Сейчас соединимся с Бекасом и может быть двинемся в город.

Матвей не возразил.

Бекас, или иначе Иван Хижняков, матрос с Потемкина, подобно Сабинину и Максу, был одним из организаторов боевых сил дружины. Оказалось, что в то время, как Сабинин пошел обезоруживать на вокзале жандармов, Бекас делал тоже самое с городовыми на Темернике. Отряд Сабинина, выйдя с переулков вокзала, встретил его на являвшемся центром Темерника проспекте Коцебу. Матрос тащил, прижимая к груди, трофеи в виде револьверов, шашек, кинжалов и во весь рот улыбался от удовольствия. За ним следовала его дружина, также несшая полицейское приданое.

— Всех фараонов обдергали? — спросил Сабинин, соединяясь с отрядом Бекаса.

— Всех! Пятнадцать револьверов и шашек. Отнесем это, да думаем пойти еще на квартиру к Слюсареву.

— А ты знаешь, где он живет?

— В Садовом переулке в собственном доме...

Сабинин и Матвей переглянулись. Оба товарища знали, что пристав Слюсарев был одним из главных организаторов того погрома, во время которого была убита Клара Айзман.

— Тогда, Бекас, ты с этим не спеши, мы. пройдем к нему вечером. С ним нужно будет поступить иначе. Он причастен к убийству одной нашей интеллигентки.

— А, — произнес Бекас, — хорошо! Что это?

Ударив по пространству поселка раскатом эхо, бухнул

где-то недалеко пушечный выстрел и взвизгнул снаряд. Дружинники растерянно остановились и оглянулись по

тому направлению, откуда донесся звук.

— Вон! Вон! Батарея, — воскликнул Бекас, вытягивая ру

ку по направлению к Кавалерке.

Все увидели там, где указывал Бекас, неясную группу

полутора десятков человеческих фигур, копавшихся у неопределенных силуэтов нескольких орудий.

— Шестидюймовиками садят! — воскликнул Бекас. — Куда они?

Весь отряд дружинников находился на возвышенности переулка, с которого виден был обрыв Кавалерки, кладбище возле нее, на возвышенности, рядом с кладбищем пустырь и вправо от пустыря окраинные здания города.

Батарея военного командования, которая, очевидно, приступила к деятельности, находилась на пустыре прямо против Темерницкого поселка, каждое строение которого, благодаря тому, что поселок расположился на спуске крутого косогорья, было видно артиллеристам, как на ладони.

Прежде чем дружинники все это сообразили, непосредственно за первым раздался другой выстрел, и облако дыма разорвавшегося шрапнельного ядра, замеченное Бекасом, показало, куда метят из пушек.

— В столовку целят! Бежим скорее в Совет! — воскликнул Бекас, указав на место, где разорвался снаряд. — Скорее! Скорее!

Но прежде чем они добежали до столовой, после трехминутного перерыва, раздались еще и еще два выстрела.

Дружинники столкнулись с разбегавшимися в панике во все стороны участниками митинга. Там произошла душу раздирающая драма.

Милон Гурвич говорил речь с помоста, устроенного для игры любителей железнодорожной труппы, когда раздался первый пушечный выстрел. Возле него на трибуне, за столом сидели в президиуме Бочаров, несколько рабочих и ждавшие очереди ораторы.

Как только грохнула где-то, очевидно недалеко, пушка, сидевшие на трибуне задвигались и пробежало волнение по рядам слушателей, не решавшихся нарушать порядка, но невольно поднявших головы и начавших возбужденно переговариваться.

Второй выстрел усилил волнение.

Гурвич на мгновение прервал речь, а затем поднял руку;

— Товарищи! Не придавайте никакого значения этой стрельбе. Стреляют холостыми зарядами для того, чтобы терроризировать нас и показать нам, что у них есть пушки. Мы их видели. Не запугают...

И он продолжал в течение нескольких минут поддерживать бодрое настроение в слушателях.

Через три минуты снова грохнуло. Выстрел вырвал брызнувший осколками кирпичей и чугуна клочок стены над самыми головами средних рядов слушателей, тут же с оглушающим треском разорвался снаряд и у слушателей вырвался нечеловеческий вопль стонов и ужаса.

— Ах! замер на мгновение зал, не давая еще себе отчета в том, что произошло.

Следующий выстрел и снова разорвавшийся в том же месте снаряд навели панику на собравшихся. В оба входа и в разбиваемые окна бросились, давя друг друга, две тысячи человек. В течение двух минут зал был почти пустой.

На полу лежало несколько человек убитых. Корчась между скамьями и хватаясь за них, стонали раненые.

Те из двух десятков слушателей, которые еще оставались в зале, не смели сделать движения, чтобы помочь им, и с растерянным ужасом ждали, что выстрелы больше не повторятся.

В это время девушка, некая Сара Лейтёр, из какого-то военного эвакуировавшегося в город госпиталя, случайно присутствовавшая на митинге, подняла спущенный нагрудник своего передника с красным крестом, открывшим ее профессию, и сделала два шага к взывавшему о помощи подростку, мучения которого усугублялись тем, что он не мог освободить застрявшие в перекладинах скамейки ноги.

Сестра наклонилась к нему. Но только-что она взяла одной рукой ногу раненого, а другой попробовала поднять скамью, как вновь брызнувший и разорвавшийся снаряд снес ей половину черепа, пачка осколков вонзилась в подростка и сестра рухнула на его конвульсивно вытягивавшееся тело.

Уцелевшие немедленно выскочили отсюда.

У входа столовки Милон Гурвич встретил прибежавшего из бюро союза железнодорожников бледного Семена Айзмана и непосредственно за ним приблизившихся с дружинниками Анатолия, Матвея, Бекаса и Макса.

— Что произошло? — спросил Сабинин, — останавливая растерявшегося Гурвича, направлявшегося к выходу со двора.

Тот махнул рукой, пробежав взглядом по дружинникам.

— Настало ваше время... Делайте, что хотите!

Не