Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский

Я как-то зимой пришел к ним, несколько раньше положенного часа. Они встретили меня особенно восторженно и радостно. Точно ждали меня.

— О! Мы вам такой, Владимир Алексеевич, подарок приготовили, что всю жизнь помнить будете! Да! Вам не забыть этот сегодняшний день 17 декабря 1920 года.

Я страшно был заинтересован и заранее пришел в именинно-блаженное состояние. Мне торжественно была преподнесена вырезка из «Illustration» 1884 года.

— Это для вас! Мы как увидели ее… так сразу в один голос и воскликнули: «Ну! Это для Милашевского… В самый раз! Только „для него“ и только „по нему“. Женщина-тигр! Женщина-зверь! А бриллиантов-то сколько! А гордый и неприступный взгляд. Шея, плечи умопомрачающей „породности“. Царственная грудь, которой можно задушить! Ну как? Угадали!»

О! Вы не думайте, что изображения людей, портреты маслом, их фото и даже неприличные картинки не участвуют в жизни как некие активные существа! Они резко, зло, самым действенным образом входят в нашу жизнь, меняют ее течение, руководят судьбой. Это подчас трагическое вмешательство!

Я знал человека, которому попалась на глаза в отроческом возрасте фотография голой женщины в неприличной позе!

Так что же вы думаете? Он искал всю жизнь женщину, живую, точно напоминающую ту, что на мерзкой картинке. Он нашел ее… и женился! Этот брак был трагичен! Это фото, попавшееся тринадцатилетнему мальчишке, разбило всю его жизнь!

Нет, фотография бывает иногда страшнее по ее воздействию в жизни, чем портрет кисти великого художника! Особенно много можно прочесть на портретах с фотографий Крамского! О! Он первый «читатель» фотографий!

Я стал всматриваться в эту герцогиню с нечеловечески «чужими» глазами. Взгляд, который мог выражать и чувственность, холодную, «крокодилью», и преступность!

— Да мне нравятся более нежные женщины, несколько хрупкие… блондинки с печальными глазами!

— Чушь! Ерунда! Вы сами себя не знаете! — закричали мои друзья в один голос. — Вот женщина для вас! Она не прочь позволить себя и хлыстом похлестать, а может быть, и вам от этого хлыстика достанется! Если… если… Вы окажетесь не тем, кого ей нужно! Наклеивайте на картон! Вешайте на стенку и смотрите на нее по утрам и отходя ко сну! «Она» — эта герцогиня придет к вам. Ведь и по гороскопу вашему видно, что у вас брак будет с титулованной особой и слава Придет к вам тогда, когда она вам будет не нужна! Увидите! Увидите! Все сбудется!

Я сдался и забрал эту герцогиню Герольштейнскую в бриллиантах. Немецкую или итальянскую княгиню!

Я, однако, заразился этим особым интеллектуальным спортом, вглядыванием в фотографии незнакомых мне людей! Это какое-то послереволюционное увлечение… Ведь до революции собирать фото из семейных альбомов, семейных «недр» было делом неосуществимым. Фото, портреты, миниатюры — могли сгнить, погибнуть на чердаках, но не достаться чужим людям.

Я стал собирать «дагерротипы», изящные маленькие карточки, фото во весь рост тургеневско-достоевской эпохи! Кринолины!

Мой друг, художник Николай Васильевич Кузьмин, также подхватил это поветрие и собрал изрядную коллекцию «чужих» людей. Каждому из нас их коллекции помогали в путях их «духа» и творчества! Помогали чувствовать Тургенева и Лескова!

Каждая тропинка, неощутимая, почти незримая в дремучем лесу, может привести к «Большой дороге».

Однажды, это уже было в эпоху нэпа, году, вероятно, в 1923. Жизнь была богаче, шевелились деньги в карманах у многих… Михаил Алексеевич имел уже прочные гонорары и как поэт и переводчик. Я был встречен опять радостными восклицаниями!

— Идите! Идите скорее! У нас великая радость! Прибавление семейства! Идите скорее! Наш новый член семьи. Родной, родной наш, наш!

Кузмин меня твердо взял за руку выше локтя и подвел к своему белому роялю!

— Ну, как он вам нравится?

Над роялью висел портрет мальчика лет четырнадцати, в белом парике и в Преображенском мундире. Светло-зеленый камзол и темнокрасные отвороты. Елизаветинский или екатерининский сержант гвардии. Добрые веселые глаза улыбались, нос пупочкой, губы сердечком! Что-то вроде кисти Левицкого!

— Это Петруша Курганов… Теперь, когда будете приходить к нам, здоровайтесь с «Петрушей». Будете вместе вино пить, пейте и за его здоровье. Письма будете нам писать, обязательно справляйтесь о здоровье Петруши, он не такой уж богатырь, как видите! Сердечные приветы и поцелуи шлите милому сержантику.

В конце января или в феврале 1921 года, придя к друзьям, я увидел Юрочку склонившегося над рисунком… Уже своим рисунком…

— А Юрочка-то у нас художником стал! Вдруг, вчера днем! Это так неожиданно и так прекрасно!

Юрочка, конфузясь, стал показывать, что он нарисовал.

— Это завтрак на траве, — улыбаясь, сказал Михаил Алексеевич.

Рисунок, как это часто бывает в рисунках писателей, без школьных правил, без признаков какой-либо «выучки», но с присущей писателям настоящей индивидуальностью. Воздушно-голубая и даже какая-то «неземная», но в платьице какого-нибудь 10—И года XX столетия, сидела на лужку девушка под деревцем с чирикающим чижиком-пыжиком. Рядом с ней дебело-розовый молодой человек, голый, тоже вроде «пыжика», возлежал на весенней травке. Это завтрак на траве, но в отличие от Джорджоне и Мане — наоборот, здесь девушка в полном наряде, а мальчик готовый к купанью.

— Не правда ли! По-моему очень, очень здорово. Вот вы какой Владимир Алексеевич заразительный! Да, вы качнули маятник стенных часов… и часы пошли! Я так часто видел, как Головин рисует свои букеты, Судейкин свои божественные фантазии