Алые сердца. По тонкому льду - Тун Хуа

Впоследствии Гао Уюн приходил три или четыре раза, спрашивая, буду ли я отвечать на послание, и всякий раз Цяохуэй спасала меня, небрежно отвечая: «Барышня еще не решила, дайте ей еще несколько дней». Как только он уходил, Цяохуэй тут же принималась терпеливо убеждать меня, говоря то о ребенке, то о моем отце, о моей покойной матери, и в конце концов, плача, напоминала мне о моей сестре. Мне только и оставалось, что пообещать ей внимательно изучить список, однако потом я снова упиралась, отказываясь его читать. Сердцем я всегда чувствовала, что принять титул означает навсегда связать себя с Запретным городом. Хотя я знала, что сделать это необходимо, мое сердце продолжало противиться.

Цяохуэй уже довольно долго сидела на краю кана без всякого движения. Я несколько раз окликнула ее, но не получила никакого ответа. Тогда я отложила книгу, которую читала, и сказала:

– Не грусти так. Ладно, принеси мне список, и я прочитаю.

Однако и это не заставило Цяохуэй выйти из оцепенения. Я выпрямилась и, толкнув ее, спросила:

– О чем ты задумалась?

Девушка подняла на меня глаза и прикусила губу, но продолжала молчать.

– Ни о чем, – через некоторое время сказала она.

Цяохуэй поднялась, собираясь идти за списком.

– Вернись! – крикнула я. – Если тебя что-то гнетет, расскажи. Одна голова хорошо, а две лучше. Вместе мы так или иначе что-нибудь придумаем.

Постояв пару мгновений, Цяохуэй подошла к занавеси, выглянула и убедилась, что вокруг никого, после чего вернулась ко мне и, сев рядом, тихо проговорила:

– Восьмая госпожа желает встретиться с барышней.

Поистине, в Запретном городе нельзя и дня провести в спокойствии!

– Мы с сестрой в большом долгу перед ней за ее помощь с разводом, – горько улыбнулась я.

– Я тоже об этом подумала, – кивнула девушка. – А помимо этого, я столько лет прислуживала в их поместье, что она стала мне почти хозяйкой. Было бы нехорошо не передать ее слова.

– Хочет увидеться – я с ней увижусь, – заявила я. – Но если Его Величество узнает, скажу, что сама пожелала встретиться с восьмой госпожой.

На лице Цяохуэй отразился испуг, и она с тревогой кивнула. Я утешающе погладила ее по руке, вспомнив о Юйтань, и в сердце вновь больно кольнуло. В душе я решила: если останусь жива, ни за что не позволю навредить Цяохуэй.

Мы с Цяохуэй медленно прогуливались по саду Юйхуаюань. Та придерживала меня под руку.

– Плоду всего пара месяцев, и живота пока почти что и нет, – улыбнулась я. – Я могу идти сама.

– Вы носите ребенка, и будет надежнее, если я поддержу вас под руку, – возразила Цяохуэй.

Мне оставалось лишь позволить ей вести меня и дальше.

Внезапно появилась восьмая госпожа, идущая нам навстречу. Цяохуэй поспешно поприветствовала ее, я тоже хотела было поклониться, но та не приняла мой поклон, холодно проговорив:

– Хотя и неформально, но ты все же возлюбленная Его Величества, поэтому я не могу позволить тебе мне кланяться.

Цяохуэй, густо покраснев, поспешно сказала:

– Его Величество вскоре пожалует барышне титул.

Я с улыбкой покосилась на Цяохуэй. Мне самой было все равно, зато она краснела за двоих. Легонько пожав ее руку, я знаком велела ей встать поблизости и сторожить.

Затем я улыбнулась восьмой госпоже и поинтересовалась:

– Что-то случилось?

– Несколько дней назад Его Величество вновь сделал господину внушение, сказав, что вина за задержку десятого господина в Чжанцзякоу целиком лежит на нем, так как он подстрекал десятого господина на беззаконные действия.

– А разве это не так? – поколебавшись, спросила я.

Восьмая госпожа окинула меня насмешливым взглядом и ответила:

– Десятый господин и правда действовал не вполне самостоятельно. Хотя этот пес Сюй Гогуй намеренно пытался спровоцировать его, десятый господин смог с ним договориться, но и он не рассчитывал на столь долгую задержку. Впрочем, восьмой господин никак не поучаствовал в этом: сейчас он относится ко всему происходящему с безразличием и ему нет дела ни до взлетов, ни до падений. Он говорит, что сделает все, что прикажет Его Величество, в том числе с покорностью примет потерю титула и заключение под стражу. Господин даже уговаривал девятого господина прекратить борьбу с Его Величеством, говоря, что раз уж все так обернулось, то какой в этой борьбе теперь смысл?

Так вот что она хотела мне сказать!

– Ну и зачем ты это делаешь? – с раздражением спросила я. – Разве не знаешь, что можешь прогневить Его Величество?

Восьмая госпожа только холодно усмехнулась:

– Его Величество потихоньку проверяет, давит на нас. Мы то и дело идем на уступки, но ему сколько ни дай – все мало. Чем так, лучше уж посмотреть, насколько безжалостным он может быть, проверить, может ли он дойти до такой степени жестокости, что забудет обо всем на свете.

– Если ты ожидаешь увидеть императора, который станет нерешительным и мягкосердечным, чтобы остаться добродетельным в трудах летописцев и быть любимым потомками, ты глубоко заблуждаешься, – серьезно сказала я. – Если же твоя цель – взвалить на него вину за страдания его братьев, то ты должна понимать, что цена чересчур высока. Безусловно, та слава, что останется в исторических записях, весьма важна, но разве она важнее человеческой жизни?

Восьмая госпожа запрокинула голову и ответила, глядя в небо:

– Его Величество уже разрушил жизнь восьмого господина до самого основания. Император Шэнцзу начал, а он довел дело до конца. Все бумаги были просмотрены Его Величеством и уничтожены им собственноручно. Придворные, догадываясь о намерениях императора, выискивают промахи восьмого и там и тут, подавая жалобы по поводу и без, ведь если повод есть, то его можно раздуть, а если нет – просто выдумать. Одним словом, труды всей его жизни пошли насмарку: он так ничего и не смог сделать во благо Великой Цин.

Восьмая госпожа покачала головой и улыбнулась:

– Если ты полагаешь, будто я рассчитываю, что история нас рассудит, то выйдет, что все книги, что я прочитала за свою жизнь, прочитаны мной зря. Да, в эпоху Чуньцю жил беспристрастный летописец Дун Ху, были правдивые труды Сыма Цяня, посвященные древней истории. Также можно вспомнить и Бань Гу с Фань Е, которые, хоть и уступали предшественникам, все же были на стороне справедливости, да и Чэнь Шоу, хотя и имел свое особое отношение к царству Вэй, никогда не шел против совести и не исправлял свои записи. Однако начиная с вступления на престол Ли Шиминя, императора Тайцзуна, история государства стала историей сыновей Неба, и теперь они могли менять ее и искажать, как им угодно. Из официальных хроник, что освещают переворот у Сюаньумэнь, приведший Ли Шиминя к власти, есть лишь составленные Фан Сюаньлином и другими сокращенные «Официальная история», «Хроники правления императора Гаоцзу» и «Хроники правления императора Тайцзуна», а изданные позже старая и новая «Книга Тан», как и прочие исторические хроники, брали их за основу. В юности я внимательно изучила исторические документы той эпохи, но даже в неофициальных хрониках не нашла ни одного дурного упоминания о Ли Шимине. Нельзя не поразиться дотошности императора Тайцзуна и искусству его летописцев. В этих документах инцидент у ворот Сюаньумэнь описывается так, словно Ли Шиминь все уступал и уступал братьям, но те желали убить его, и он, оказавшись в безвыходном положении, был вынужден принять ответные меры. Чтобы очернить соперников Ли Шиминя, был придуман такой нелепый сюжет: Ли Шиминь сам отправился на пир, где его хотели убить, и выпил отравленное братьями вино, но не умер, а лишь исторг из себя кровавой рвоты на несколько ковшей. Через пару-тройку дней же Ли Шиминь, который «исторг из себя кровавой рвоты на несколько ковшей», стоял у ворот Сюаньумэнь живой и полный сил, натянул тетиву тугого лука и поразил стрелой старшего из братьев, Ли Цзяньчэна. Если вся эта история – правда, то я могу лишь вздохнуть, думая о недальновидности Ли Цзяньчэна и Ли Юаньцзи: они хранили во дворце превосходный яд, одной капли которого было бы достаточно для убийства, но не воспользовались им, вместо этого купив для столь серьезного дела дешевую уличную подделку. Или же я стану восхищаться необыкновенными способностями Ли Шиминя, который, судя по всему, является земным воплощением небесного дракона, раз оказался способен, «исторгнув из себя кровавой рвоты на несколько ковшей», не только остаться в живых, но и составить стратегию по устранению братьев?