Врангель - Борис Соколов

Болезненное состояние Слащева Оболенский, как и другие мемуаристы, объяснял злоупотреблением кокаином и спиртным — генерал являл собой редчайшее сочетание алкоголика и наркомана в одном лице. Этих обвинений, как мы помним, не отрицал и сам Яков Александрович. Булгаков болезнь своего Хлудова свел прежде всего к мукам совести за совершённые преступления и участие в движении, на стороне которого нет правды.

Мемуарист испытывал к былому гонителю смешанные чувства жалости, сочувствия, презрения и осуждения за переход к большевикам (именно Оболенский посодействовал Слащеву в приобретении фермы, на которой так и не заладилась у бывшего генерала трудовая жизнь). Оболенский привел комический рассказ, как один бывший крымский меньшевик, которого Слащев чуть не повесил, встретил в Москве, перейдя уже в большевистскую партию и работая в советском учреждении, красного командира «товарища» Слащева и как они мирно вспоминали прошлое. Может быть, отсюда в «Беге» родилась юмористическая реплика Чарноты, что он бы на день записался к большевикам, только чтобы расправиться с Корзухиным, а потом тут же «выписался». Булгаков наверняка запомнил приведенные Фурмановым слова Слащева о готовности сражаться в рядах Красной армии, подтверждавшие мысль Оболенского, и вряд ли сомневался в том, что причины возвращения бывшего генерала лежали в карьерной и житейской плоскостях, а не духовной и мировоззренческой.

Булгаков также был знаком с книгой бывшего главы отдела печати в крымском правительстве Г. В. Немировича-Данченко «В Крыму при Врангеле. Факты и итоги», вышедшей в Берлине в 1922 году. В ней, в частности, отмечалось: «Фронт держался благодаря мужеству горстки юнкеров и личной отваге такого азартного игрока, каким был ген. Слащев». А журналист Г. Н. Раковский писал: «Слащев, в сущности, был самоличным диктатором Крыма и самовластно распоряжался как на фронте, так и в тылу… Местная общественность была загнана им в подполье, съежились рабочие, лишь „осважные“ круги слагали популярному в войсках генералу восторженные дифирамбы. Весьма энергично боролся Слащев с большевиками не только на фронте, но и в тылу. Военно-полевой суд и расстрел — вот наказание, которое чаще всего применялось к большевикам и им сочувствующим».

Фигура Слащева оказалась настолько яркой, противоречивой, богатой самыми разными красками, что в «Беге» она послужила прототипом не только генерала Хлудова, но и двух других персонажей, представляющих белый лагерь, — кубанского казачьего генерала Григория Лукьяновича Чарноты («потомка запорожцев») и гусарского полковника маркиза де Бризара. Своей фамилией и титулом последний обязан, вероятно, еще двум историческим личностям. По словам Булгакова, актеру, играющему его, «не нужно бояться дать Бризару эпитеты: вешатель и убийца». У этого героя проявляются садистские наклонности, а в результате ранения в голову он несколько повредился в уме. Маркиз де Бризар заставляет вспомнить о знаменитом писателе маркизе (графе) Донасьене Альфонсе Франсуа де Саде, от имени которого произошло само слово «садизм». Еще одним прототипом де Бризара был обрусевший француз — маркиз, а потом граф дю Шайля, редактор газеты Донской армии «Донской вестник», историю которого мы уже знаем. Г. В. Немирович-Данченко писал о нем в книге «В Крыму при Врангеле»: «Дю-Шайл — типичнейший авантюрист Гражданской войны. По вероисповеданию католик, граф дю-Шайл, в бытность свою до революции в Петрограде, сумел войти в доверие некоторых высших представителей нашей церковной иерархии своим желанием перейти в православие. Ему оказывал особое покровительство обер-прокурор Синода В. К. Саблер, и им забавлялись как заморским титулованным гостем, слывшим в наших лаврах и подворьях за масоноведа и знатока сионских тайн. Потом из масоноведа и церковника он сделался апологетом казачьей самостоятельности».

Раковский также подробно пишет о том, как придерживавшийся эсеровских взглядов дю Шайля по приказу Врангеля был арестован в Крыму вместе с командованием Донской армии — генералами В. И. Сидориным и А. К. Келчевским — по обвинению в казачьем сепаратизме. Граф пытался застрелиться, ранил себя в грудь, был помещен в госпиталь, в конце концов оправдан судом и эмигрировал. Булгаков, наоборот, сделал своего де Бризара закоренелым монархистом, а близость дю Шайля к православным иерархам спародировал довольно оригинально: де Бризар сперва собирается расправиться с архиепископом Африканом, приняв его за большевика, и лишь потом, признав в нем иерарха, приносит свои извинения. Булгаковский маркиз тоже оказывается ранен — но в голову и, повредившись в рассудке, ошарашивает главнокомандующего монархическим бредом: «Как бы я был счастлив, если бы в случае нашей победы вы — единственно достойный носить царский венец — приняли его в Кремле! Я стал бы во фронт вашему императорскому величеству!» Тут — пародия на настроения, преобладавшие у части крымской публики, о которых Раковский писал: «Усиленно распускаются слухи, что в Крым прибывает, дабы вступить на русский престол, великий князь Михаил Александрович. Одновременно с этим ведется пропаганда в том смысле, чтобы короновали „наиболее достойного“. А таким „достойным“ и является „болярин Петр“ (то есть Врангель. — Б. С.)».

Уде Бризара от дю Шайля — французская фамилия, громкий титул и тяжелое ранение в голову, от Слащева — роскошный гусарский костюм и казнелюбие, а также помутнение рассудка (оно есть и у Хлудова, но у маркиза оно является следствием ранения, а не раздвоения личности и мук совести).

У Чарноты от Слащева — кубанское прошлое (Булгаков учел, что тот командовал сначала кубанскими частями) и походная жена Люська, прототипом которой послужила вторая жена Слащева — «казачок Варинька», «ординарец Нечволодов», сопровождавшая его во всех боях и походах, дважды раненная и не раз спасавшая мужу жизнь. Некоторые мемуаристы называют ее Лидкой, хотя на самом деле вторую жену Слащева звали Ниной Николаевной. У Слащева же Булгаков позаимствовал для Чарноты также качества азартного игрока в сочетании с военными способностями и склонностью к пьянству (притом что Хлудов не пьет). Судьба Григория Лукьяновича — это вариант судьбы Слащева, рассказанный Оболенским, тот вариант, который реализовался бы, останься генерал в эмиграции простым фермером. Тогда Слащев мог бы надеяться только на случайную удачу в игре да на возвращение в Россию через много лет, если о нем там забудут.

По свидетельству Оболенского, люди, до революции знавшие Слащева как тихого, вдумчивого офицера, поражались перемене, произведенной Гражданской войной, превратившей его в жестокого палача. Так и в «Беге» при первой встрече с Хлудовым ранее знакомый с ним Чарнота был поражен проявившейся в нем жестокостью.

В момент взятия красными Перекопа Слащев был уже не у дел. После прорыва линии обороны он выехал на фронт, но никакого назначения не получил. Булгаковский же герой командует фронтом и фактически выполняет ряд функций, в реальности осуществлявшихся генералом А. П. Кутеповым, который руководил обороной Перекопа. Например, именно Хлудов приказывает, к каким портам следовать соединениям для эвакуации. В книгах Слащева не упоминается об этом приказе, отданном самим Врангелем, но он есть, в частности, в вышедшем в конце 1920 года в Константинополе сборнике «Последние дни Крыма». В то же время Булгаков заставляет Хлудова критиковать главнокомандующего почти в тех же выражениях, какими Слащев в книге «Крым в 1920 г.» критиковал Врангеля. Так, слова Хлудова «Но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал… Это не шахматы и не незабвенное Царское Село…» восходят к слащевскому утверждению об ошибочности решения Врангеля начать переброску частей между Чонгаром и Перекопом накануне советского наступления: «…Началась рокировка (хорошо она проходит только в шахматах). Красные же не захотели изображать обозначенного противника и атаковали перешейки». Уместно также привести здесь характеристику, которую Г. В. Немирович-Данченко дает главному противнику Врангеля — красному командующему фронтом: «И несмотря на то, что первоклассному стратегу и тактику, храброму и решительному солдату генералу Врангелю был противопоставлен какой-то выходец из недр коммунистической партии Фрунзе, имевший в прошлом, как добрый коммунист, гораздо больше уголовных дел, чем выигранных баталий, — Фрунзе победил Врангеля, и победил с оружием в руках».