Тайна семи - Линдси Фэй

Она развернулась, указала на меня пальцем – словно из ружья прицелилась – и рявкнула:

– То, что вы в опасности, мне известно. Вас повсюду преследуют какие-то люди, вас избивают. И вот вы отправляетесь на этот бал, где танцуют и пьют мужчины, которые хотят переломать вам кости. А потом исчезаете. Ни записки! Ни устного сообщения! Ничего! Всю ночь и весь день, и потом еще одну ночь. Что я должна была думать и делать? Искать мистера Уайлда? Но как? А потом подумала: мистер Уайлд должен сам знать, ведь он полицейский, он сыщик! Но вы пропали! Как я могла послать вас искать самого себя, если вас здесь не было?.. – Она вздохнула, распрямила плечи и тихо добавила: – Я волновалась.

И тут я поцеловал ее – так крепко, что она отступила на шаг, но я тут же обхватил ее за талию, притянул к себе и стал гладить другой рукой по плечу, по шее, добрался и до ушной раковины. А затем немного отстранился, посмотреть, как она все это воспринимает. Но она сразу же откинула голову и приоткрыла тонкие губы, краешки их приподнялись в такой знакомой улыбке. И при виде этой такой знакомой улыбки в груди у меня все болезненно сжалось, а потом дрогнуло и радостно распрямилось.

Мне удалось узнать несколько весьма важных вещей о своей домовладелице. К примеру, язык у нее оказался – настоящее чудо. Теплый, зовущий, удивительно гибкий. И дразнящий, особенно когда она щекотала им мое небо. Или же просто показалось в ту ночь.

А потому я продолжил целовать ее. Целовал до тех пор, пока бедра миссис Боэм не уперлись в разделочный стол, и она раздвинула их, и тогда я приподнял ее и посадил на засыпанную мукой сосновую доску, а потом протиснулся меж ее колен и продолжал целовать в губы. И оторвался от них лишь для того, чтобы узнать, действительно ли ее шея напоминает по вкусу горячий хлеб, намазанный маслом.

Оказалось, что да.

– Я никогда не хотела снова выйти замуж, – пролепетала она. – Я любила Франца.

Тут я остановился, поднял глаза, поглаживая ее подбородок пальцами.

– А я влюблен в девушку по имени Мерси, которая пишет мне безумные и прекрасные письма.

В ответ на эти слова миссис Боэм стянула с меня пальто. Вполне естественный жест, поскольку я продолжал целовать ее.

Будучи полицейским, я принял немало опрометчивых решений. Но, думаю, на сей раз поступил абсолютно правильно.

Хелена Боэм курила маленькие сигаретки. Скручивала их сама, аккуратно заталкивая душистый табак в крохотные рулончики папиросной бумаги. И когда курила, затягиваясь, прикрывала глаза, а губы нежно сжимали полоску тонкой белой бумаги. Когда она курила в постели – моей постели, я не дерзнул предложить перейти в ее, – то держала левую руку над головой, чтобы не стряхивать пепел на простыни.

На посторонний взгляд это могло показаться странным. На мой – так ничуть.

Я же тем временем исследовал маленькую ложбинку, образующуюся у края тазовой кости, когда она лежала на спине. Там было маленькое белое пятнышко, как бы веснушка наоборот, и я обводил его края кончиком пальца. Казалось, лет сто прошло с тех пор, как какая-либо женщина проявляла интерес к моим анатомическим исследованиям ее тела, и я старался продлить этот волшебный момент. И главным поводом было вовсе не пылкое торопливое и блаженное совокупление с миловидной женщиной, сидевшей на кухонном столе и обвившей меня ногами – причем оба мы оставались при этом почти полностью одетыми. Нет. Мне просто страшно нравилась Хелена, и я пытался всячески доказать ей это. А потому теперь знал, что в верхней части ее левого бедра у нее имеется маленькое белое пятнышко, и что когда я провожу пальцем по внутренней стороне ее локтя, она начинает тихо хихикать, и что в темноте, под одеялами, она на вкус напоминает чай, заваренный из мягких белых сердечек лугового мятлика.

– О чем думаешь? – спросила она, переводя взгляд с меня на тонкую струйку сигаретного дыма, тающего в воздухе.

– Думаю, что джентльменским поступком было бы прибраться на кухонном столе.

Хелена хихикнула.

– Ни с кем не была после Франца. И вот сейчас думаю, что можно хотя бы на время забыть о кухонном столе, согласен?

Я не стал с ней спорить. Небо за окном приобрело меланхоличный лавандовый оттенок. Любопытно, подумал я, какова на вкус веснушка наоборот, и решил не откладывать расследование в долгий ящик. Так поступил бы на моем месте любой уважающий себя полицейский.

– Хочу тебе кое-что сказать, – прошептала Хелена. – Глупо, наверное, подумаешь ты. Но эти твои истории о лондонских друзьях – я представляла себя на их месте. На месте посудомоек, хозяев лавок, принцев. После смерти Оди и Франца я бежала от своей жизни. Впереди всегда боль, и позади тоже. Убегала от одной боли лишь затем, чтобы столкнуться с новой. Но когда прочла «Свет и тень», перестала страдать. Понимаешь? Не стало прошлого, потому что я его похоронила. Не стало будущего, потому что я одна. Заимствовала все чувства у других людей. И мне понравилось.

Она говорила об одном из рассказов, который сочинила Мерси и опубликовала под чужим именем в некой долгоиграющей журнальной серии. Душераздирающие фабулы, доморощенные сказки, столь популярные среди простых людей, порой проделывали с нами настоящие чудеса. В глазах у меня защипало.

– Когда читал, не знал, что это ее рассказ, – признался я. – Вплоть до недавнего времени. Но тоже всегда мечтал пожить в ее сказках. Не просто прочувствовать их со страниц.

Хелена призадумалась. Когда она о чем-то напряженно размышляла, уголки тонких губ опускались, хотя на гримасу недовольства это похоже не было. Она докурила сигарету и аккуратно затушила ее о столбик в изголовье кровати. Затем сообразила, что окурок выкинуть некуда, и, хмурясь, уставилась на него. Я взял окурок у нее из пальцев и отбросил к стене.

– Ты живешь в ее историях, – заключила она, нежно провела пальцами по синякам у меня на ребрах. – Ты был частью ее жизни, и потому – частью ее слов. Знаешь, что мне особенно запомнилось? Аптекарь из рассказа двухгодичной давности. Помнишь?

Я помнил их все. Но никак не мог сообразить, о чем это она.

– В одной из частей «Света и тени» описан аптекарь, который делает для людей лекарства. Он очень популярен. Люди беседуют с ним, пока он смешивает им микстуры, раскладывает пилюли по пузырькам. Они рассказывают ему о своей жизни, потом уносят домой все эти порошки и сиропы. И им становится лучше. Но однажды происходит ужасная ошибка – какая-то женщина дает своему ребенку не то лекарство, и он умирает. И она во всем винит аптекаря. Сам аптекарь в том не виноват, но люди, жалея мать, поверили ей. И аптекаря бросают в тюрьму, и его место занимает другой человек. И люди идут к новому аптекарю за лекарствами, но лучше им не становится. Болезни не проходят. Они в унынии. Прежде им становилось лучше не от лекарств, а потому, что первый аптекарь помогал им чувствовать себя не такими одинокими. Это был ты.

Я придвинулся к ней поближе и смотрел на нее сверху вниз. Хелена не сводила с меня глаз. На плече у меня остался маленький шрам – еще мальчишкой зацепился за гвоздь на конюшне. Шрам, о котором я думал спокойно и даже с какой-то нежностью, потому что «заштопала» меня тогда мама. Хелена нежно дотронулась до него указательным пальцем, и белая отметина стала нравиться мне еще больше.