Клан Пещерного Медведя - Джин Мари Ауэл

тому же он ощущал, что почтение, которое питали к нему охотники, убывает с каждым днем. Сама мысль о грядущем Великом Сходбище была для него невыносима.

Эйла покидала пещеру лишь для того, чтобы принести воды. Огня она так и не развела, но шкуры защищали ее от холода. У нее еще оставались припасы, которые принесла Уба, и вяленое мясо – сытное, но такое жесткое, что она жевала его с трудом. Впрочем, голод делал вкусной любую еду; Эйле не надо было охотиться или собирать коренья, и она могла отдохнуть, а как раз в этом она нуждалась больше всего. Она была молода и здорова, годы тяжелого труда и охоты закалили и укрепили ее, и теперь тело, освобожденное от необходимости отдавать все свои соки растущему плоду, быстро восстанавливало силы. Эйла стала меньше спать, но у нее появилось больше времени для тревоги. Во сне она хотя бы не терзалась от мрачных предчувствий, которые не отпускали ее наяву.

Эйла сидела у входа в пещеру со спящим сыном на руках. В уголке рта ребенка сочилась белая молочная струйка. Груди Эйлы были полны молока. Тучи, проносясь по небу, то и дело скрывали полуденное солнце, но островок у горной расщелины неизменно оставался в пятне света. Эйла не сводила глаз с ребенка: он ровно дышал, а иногда сонно помаргивал или чмокал губами, будто сосал грудь. Она изучающе разглядывала сына и даже повернула его головку, чтобы лучше рассмотреть ее сбоку.

«Уба сказала, что мальчик мой не кажется ей увечным, – думала Эйла. – Мне тоже. Просто он не такой, как все. Да, так и сказала Уба. Он не похож на людей клана. Но ведь и я не похожа на них. – Эйла отчетливо припомнила собственное отражение в луже талой воды. – Мой сын выглядит странно, но все же не так странно, как я сама».

Эйла вновь оглядела ребенка, во всех подробностях представляя свое отражение. «У меня тоже высокий лоб, как и у него, – вспоминала она, проводя рукой по своему лицу. – У ребенка какая-то кость выступает ниже рта, как и у меня. Но у него выпирающие надбровные дуги, как у всех людей клана. У всех, кроме меня. Если я отличаюсь от людей клана, значит и мой сын должен отличаться. Он похож на меня, в этом нет ничего удивительного. Я родилась среди Других, но сын мой родился в клане. Он взял и мои черты, и черты людей клана.

Я уверена, он вовсе не урод. Таким и должен быть мой сын. Духи соединились, чтобы он появился на свет. Он не мог выглядеть иначе. Но чей же покровитель зародил тебя во мне, мой сын? Наверное, то был не один покровитель. Ни у одного мужчины в клане нет защитника сильнее, чем у меня. Кроме Креба, конечно. Неужели моего ребенка породил дух Великого Пещерного Медведя? Я ведь живу у очага Креба. Нет, вряд ли. Креб говорит: Урсус никогда не позволяет женщинам проглотить свой дух. Но если это не Креб, то кто же?»

Внезапно Эйла вообразила Бруда, нависшего над ней, и затрясла головой, отгоняя эту картину. «Нет! Только не Бруд! Его покровитель не мог зачать моего сына». Она содрогнулась от отвращения, вспомнив, как будущий вождь принуждал ее утолять его мужскую надобность. «Я ненавижу Бруда, – твердила она про себя. – Каждый раз, как он приближался ко мне, я едва не задыхалась от ненависти. Хорошо хоть он больше не хочет утолять со мной свою надобность. Надеюсь, это желание больше никогда не взбредет ему в голову. Как только Ога терпит это? Как терпят все остальные женщины? Почему у мужчин возникает такая странная надобность – заталкивать свою плоть туда, откуда появляются дети, в отверстие, предназначенное для родов, а не для мужской плоти, горячей и твердой? Мужская плоть не имеет никакого отношения к детям. Да, – решила Эйла, – на свете нет ничего бессмысленнее совокупления. – И вдруг в голову ей пришла неожиданная мысль. – А что, если это как-то связано: утоление мужской надобности и появление на свет ребенка? Конечно, – размышляла она, – детей способны рожать только женщины. Но они рожают и девочек, и мальчиков. Вдруг мужчина, заталкивая в женщину свою плоть, зачинает ребенка внутри ее? И не дух покровителя мужчины, а его собственная плоть порождает новую жизнь? Значит, ребенок принадлежит не только женщине, но и мужчине? Что, если надобность возникает у мужчин именно для того, чтобы дети появлялись на свет? Поэтому и женщины утоляют ее с такой готовностью? За всю мою жизнь мне ни разу не случилось увидеть, чтобы женщина проглотила дух, – рассуждала Эйла. – И никто не видел этого. Зато все видели, как в женщину входит мужская плоть. Никто не предполагал, что у меня будет ребенок, что мой покровитель уступит. И все же я понесла, когда Бруд стал утолять со мной свою надобность. Нет! Это неправда! – Эйла старалась отогнать неприятную догадку прочь. – Не верю, что ребенок мой появился на свет благодаря Бруду. Креб прав. Он никогда не ошибается. Я проглотила дух, дух этот вступил с моим покровителем в битву и победил его. А может, в меня вошел не один дух, а духи-защитники всех мужчин клана? – Она прижала к себе сына, словно его пытались у нее отнять. – Ты мой, – повторяла она про себя, – мой, и больше ничей. Бруд здесь ни при чем. И дух его покровителя тоже ни при чем».

Испуганный ребенок проснулся и заплакал. Эйла принялась покачивать его и тихонько мурлыкать, пока он не утих.

«Наверное, мой покровитель знал, как сильно я хочу ребенка, и поэтому сдался сам, – пришло ей на ум. – Но зачем он подарил ребенку жизнь, ему ведь было известно, что придется сразу отнять ее? Если я не похожа на людей клана, мои дети не будут на них похожи. Скольких бы детей я ни родила, их всех сочтут увечными. Будь у меня свой мужчина, ребенок все равно походил бы на меня. Значит, мне не суждено стать матерью. Всех моих детей обрекут на смерть. Впрочем, стоит ли горевать об этом? – опомнилась она. – У меня больше не будет детей, мне самой осталось жить совсем немного. Мы с тобой умрем вместе, мой сын».

Эйла укачивала ребенка и чуть слышно ворковала себе под нос, не замечая, что слезы текут у нее по щекам.

«Что делать, как спасти его? – Вопрос этот горел у нее в мозгу. – Если я вернусь, когда для моего сына наступит День