Век самопознания. Поиски бессознательного в искусстве и науке с начала XX века до наших дней - Эрик Кандель

Воздействие творчества экспрессионистов во многом определяется социальной системой мозга, которым наделила нас эволюция. В нем широко представлены воспринимаемые нами лица, руки, тела и движения, и его системы восприятия обеспечивают наши реакции, не только сознательные, но и бессознательные, на утрированные изображения людей. Кроме того, системы зеркальных нейронов, модели психического состояния и биологической модуляции эмоций и эмпатии обеспечивают наши немалые способности в области понимания мыслей и чувств других.

Важнейшее достижение Оскара Кокошки и Эгона Шиле состоит в изобретении способов воздействовать на бессознательные процессы посредством портретного искусства. Интуитивное понимание и изучение возможностей передачи эмоций и возбуждения эмпатии позволили этим художникам выработать новые выразительные и современные формы психологического портрета. Австрийские модернисты исключительно хорошо изучили принципы визуального конструирования мира. Густав Климт, интуитивно понимая возможности подразумеваемых и контурных линий и нисходящей обработки зрительной информации, создал одни из самых выразительных произведений современного искусства. Открытия модернистов в области бессознательных механизмов эмпатии, эмоций и восприятия ставят этих мастеров в один ряд с классиками когнитивной психологии. Одновременно с Фрейдом они научились проникать за кулисы чужой психики, понимать ее, а также передавать это понимание зрителю.

Открытия, помогающие разобраться в природе психики, сделаны не только учеными, но также писателями, поэтами, философами, психологами и художниками. Каждая область творчества готовит особый вклад в наши представления о психике, и если мы пренебрежем любой из этих областей, наши представления окажутся неполны. Хотя объяснением бессознательных процессов занимались Фрейд и другие психологи, без открытий Шекспира или Бетховена или современников Фрейда Климта, Кокошки и Шиле мы не знали бы, какие ощущения вызывают некоторые из этих процессов.

Научный анализ позволяет нам двигаться в сторону большей объективности. Применительно к изобразительному искусству это достигается за счет описаний взгляда зрителя на тот или иной предмет не в терминах субъективных впечатлений, производимых предметом на чувства зрителя, а в терминах специфических реакций мозга. Искусство лучше всего понимать как экстракт чистых ощущений. Поэтому оно дает нам отличное и весьма желательное дополнение к науке о психике. Венская жизнь рубежа XIX–XX веков показывает, что одного подхода недостаточно для понимания динамики ощущений человека. Нам нужен третий путь, который позволит перебросить мосты объяснений через пропасть, разделяющую искусство и науку.

Нужда в таких мостах заставляет задуматься, как вообще возникла пропасть между искусством и наукой. Исайя Берлин, поддерживавший разделение наук на естественные и гуманитарные, находил истоки этого разделения у Джамбаттисты Вико – итальянского историка и философа, жившего в начале XVIII века. Тот утверждал, что мало общего между естественнонаучным изучением проверяемых истин и гуманитарными исследованиями человеческих проблем. Математические и физические науки используют особую логику, дающую массу возможностей для изучения и анализа “внешней природы”, но изучение поведения людей, по мнению Вико, требует совсем другого – познания внутренней “второй природы”.

Несмотря на успешное установление связей искусства с наукой в Вене на рубеже XIX–XX веков и в 30‑х годах, идея необходимости такого разделения оставалась актуальной и во второй половине XX века. Чарльз Перси Сноу, физик, ставший писателем, в своей Ридовской лекции “Две культуры” (1959) описал бездну взаимного непонимания и враждебности, разделяющую представителей естественных наук, изучающих Вселенную, и представителей гуманитарных наук, изучающих человеческий опыт.

Однако в следующие десятилетия пропасть между двумя культурами начала сужаться. В послесловии ко второму изданию лекции, озаглавленному “Две культуры и повторный взгляд” (1963), Сноу обосновывает возможность третьей культуры, которая обеспечила бы диалог между естественниками и гуманитариями:

И все же, если повезет, мы можем дать значительной части наших лучших умов образование, которое сделает их в какой-то степени сведущими в вопросе творческой составляющей и искусств, и наук, а также в отношении вклада прикладных естественных наук в облегчение страданий людей и нашей ответственности за это, которую, если обратить на нее внимание, уже нельзя отрицать[233].

Тридцать лет спустя Джон Брокман развил идею Сноу в очерке “Третья культура: по ту сторону естественнонаучной революции”. Брокман подчеркнул, что самый эффективный способ навести мосты состоит в том, чтобы поощрять ученых-естественников рассказывать о науке на языке, понятном любому образованному читателю.

Существует и более смелый подход. Он основан на убеждении в единстве природы, которое историк науки Джеральд Холтон из Гарварда назвал ионическим очарованием. Это убеждение сформулировал еще Фалес Милетский (конец VII – первая половина VI века до н. э.), традиционно считающийся основоположником древнегреческой философии. Глядя на синие воды Ионического моря, Фалес и его последователи размышляли о фундаментальных законах природы. Они пришли к представлению о том, что мир состоит из бесконечного числа состояний воды. Однако очевидно, как ограничены возможности применения этого радикального взгляда на природу к поведению людей. Исайя Берлин называл Фалесов подход к объединению познания ионическим заблуждением[234].

Как нам двигаться вперед, совмещая подходы Сноу и Брокмана с подходом Холтона, к общим концепциям и осмысленному диалогу дисциплин? Полезно рассмотреть предпринятые ранее успешные попытки наведения мостов и выяснить, с чем связан их успех, как много времени они потребовали и насколько полно осуществились.

Всю историю науки вполне можно рассматривать как историю попыток объединения знаний. Пожалуй, самые зрелые попытки связаны с объединением важнейших природных сил: механических, гравитационных, электрических, магнитных, а с недавних пор и ядерных. На эти попытки объединения, цель которых, впрочем, еще не вполне достигнута, у ученых ушло три столетия. Законы гравитации сформулировал Исаак Ньютон в книге “Математические начала натуральной философии” (1687). Ньютон доказал, что феномен гравитации проявляется и в силе, притягивающей яблоко к земле, и в силах, определяющих движение Луны вокруг Земли и Земли вокруг Солнца. В 1820 году датский физик Ханс Кристиан Эрстед открыл, что вокруг электрического тока возникает магнитное поле. В том же XIX веке англичанин Майкл Фарадей и шотландец Джеймс Клерк Максвелл существенно расширили эту область, установив, что электричество и магнетизм представляют собой проявления одного феномена – электромагнитных взаимодействий.

В 1967 году Стивен Вайнберг, Шелдон Глэшоу и Абдус Салам независимо открыли, что электромагнетизм и слабые взаимодействия в атомном ядре представляют собой разные проявления электрослабых взаимодействий. Вскоре Говард Джорджи и Шелдон Глэшоу разработали концепцию, которую они назвали “теорией великого объединения”, показав, что сильные ядерные взаимодействия можно объединить с электрослабыми. Однако при всей грандиозности этой теории объединение физических сил отнюдь не завершено. Чтобы приблизиться к осуществлению мечты о теории всего (окончательной теории по Вайнбергу), требуется объединить с остальными взаимодействиями гравитационные.