Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Следом ей попался муслиновый мешочек, благоухающий изысканными экзотическими ароматами. Бьянка развязала тесемку и заглянула внутрь. Там было полно подобных мешочков, только маленьких, и в каждом содержалась своя пряность! Все они, вероятно, прибыли сюда прямо с Востока.

Бьянка доставала из сундука все новые и новые книги. Кое-какие из них были на иврите — языке, пока ей неведомом. В кожаном чехле содержался некий свиток, судя по всему — необычайной древности. Бьянка со всевозможной осторожностью расправила его. «Антигона»! Полной уверенности не было, хотя у нее промелькнула мысль, что… Но нет, неужели это и вправду список трагедии великого драматурга, принадлежащий его эпохе?!

Бьянка поневоле замедлила исследование недр сундука, поскольку ей невыносимо было думать о том, что его сокровища скоро исчерпаются. Впрочем, на дне для нее было припасено нечто особенное — объемистый альбом. На обложке Бьянка не нашла никаких ссылок на его содержание. Она перенесла альбом на постель и аккуратно разложила на горностаевом покрывале.

Уже первая страница повергла ее в смятение. На ней императрица увидела наброски некоего устройства в виде ящика с исходящими от него линиями. Все остальное пространство листа заполняли пояснения, сделанные нечитаемым почерком. Присмотревшись, Бьянка поняла, что они написаны в обратном направлении, справа налево.

Она перевернула страницу. Там ее глазам предстало изображение череды из восьми соединенных меж собой прямоугольников, очевидно зеркал, поскольку солнечные лучи из нарисованного рядом окна падали на них и, преломляясь, отскакивали. Далее она вновь увидела тот же ящик — на этот раз вместе с мастерски выполненным эскизом обнаженного мужчины, лежавшего близ устройства на столе со скрещенными над пахом ладонями.

«Иисусе всемилостивый! — воскликнула про себя Бьянка. — Слава Исиде!»

Несмотря на отчаянное нетерпение досмотреть альбом до конца, Бьянка ощущала в себе некое предчувствие и через несколько страниц убедилась, что угадала верно — там она увидела Леонардову плащаницу! Это был плод великого сговора, в который и она внесла посильную лепту. Неужели маэстро и выслал ей этот воистину драгоценный сундук?

Бьянка бросилась обратно к подарку и на стопке оставшихся внутри книг нашла сложенное и запечатанное красным воском письмо на пергаменте. Она прижала послание к сердцу, медленно, словно невеста, шествующая к алтарю, подошла к окну, взломала печать и при тусклом свете зимнего дня начала читать.

Бьянка, милая моя девочка!

Как тебе нравится мой сундучок с сокровищами? Какая книга тебе более всего по душе? Здесь собраны все мои любимые. «Тимеем» я зачитывалась еще в детстве. Надеюсь, я обеспечила тебя чтением и переводом не на один месяц, а то и на год. Кажется, ивриту тебя не обучали, значит, тебе предстоит выучить и новый язык.

Передаю тебе на хранение дневник Леонардо, где зарисованы наши труды по созданию богохульной плащаницы. Я слышала, ее теперь выставили в Турине и к ней стекаются толпы паломников. Если захочешь прочитать записи в альбоме, поднеси его к зеркалу. Я высылаю тебе их с двоякой целью. Думаю, вернее человека на всем свете не отыщется и наша тайна будет у тебя под семью замками.

Но в придачу я хотела бы напомнить тебе, Бьянка, — и это гораздо важнее, — чтобы ты не переставала быть прежней, сердечной и смелой правдоискательницей. Как я понимаю, парки не одарили тебя ни любящим супругом, ни собственными детьми. Догадываюсь, что порой тебя, впечатлительную душу, в отсутствие друзей гнетет одиночество. В таком состоянии очень легко забыть о своем истинном достоинстве, умалить свою ценность.

Я никогда не забуду тот день, когда ты решилась спуститься с нами в затхлый подвал, где хранилась ваша семейная реликвия, и отперла нам золотым ключиком дверцу в тайник. Ты тогда подвергала себя опасности, которая могла стоить тебе жизни. Не забывай, что плащаница сама по себе — обычный кусок холстины, но твои воля и разум сотворили из нее оружие, насмерть поразившее нечестивого флорентийского изверга.

Черпай утешение в подобных воспоминаниях, Бьянка. Так наставлял меня перед кончиной Лоренцо, этим теперь я и живу. Ты победительница, храбростью сравнимая с доблестным рыцарем в жестоком бою.

Я заготовила тебе еще один подарок. Ты найдешь его в железной коробочке на дне свадебного сундука моей матушки. Там и рецепт приготовления сладкого лакомства, и непременный его компонент — шарики из горькой смолки. Положи такой шарик в пирожное, и твои стылые покои вмиг исчезнут, уступая место неземному сиянию, божественным звукам и любованию сказочными мирами вокруг и внутри тебя.

Я буду писать тебе из странствий до тех пор, пока мои стареющие пальцы будут в силах удерживать перо.

За сим остаюсь, твоя подруга и единомышленница,

Катерина.

Собирая материал для «Синьоры да Винчи», я перерыла не одну дюжину книг об итальянском Возрождении и его ярчайших представителях, но главным и бесценным вдохновляющим стимулом в избранном мною направлении послужили две из них. Они и пролили свет на особенности того периода, которые я отношу к так называемому теневому Возрождению.

Блещущие компетентностью и помимо того чрезвычайно интригующие произведения: «Разоблачение тамплиеров» и «Туринская плащаница», написанные Линн Пикнетт и Клайвом Принсом, — открыли мне малоизвестную «вселенную во вселенной». Доселе неведомые мне философские и эзотерические мотивы побудителей и родоначальников Возрождения — в особенности Леонардо да Винчи в связи с историей Лирейской плащаницы (впоследствии получившей название Туринской) — произвели прорыв в моем восприятии тех событий и в буквальном смысле вывели меня и моих персонажей на сюжетную тропу.

Пикнетт и Принс не только сопоставили и сравнили наиболее обоснованные предположения и догадки по поводу величайших тайн той эпохи — они пошли дальше.

Когда дело коснулось доказательства их собственной гипотезы о том, что Леонардо да Винчи приложил руку к изготовлению фальшивой плащаницы, списав лик Христа с самого себя, они месяцами проводили научные опыты, устроив в своем гараже кустарную камеру-обскуру и экспериментируя с гипсовыми манекенами, различными химикалиями и солями, которые к XIV веку были уже известны в Европе. Исследователи не прекращали своих упорных попыток и претерпели множество неудач, прежде чем убедились — и убедили меня! — что Леонардо не только мог выступить организатором и создателем подобного обманного шедевра, но, вполне возможно, действительно им являлся.

Обе эти книги натолкнули меня на мысль, что и Дэн Браун на стадии сбора данных для «Кода да Винчи», вполне вероятно, почерпнул из них полезные факты, что, по-моему, служит наилучшей рекомендацией трудам Пикнетт и Принса.

Мне очень повезло с вдохновителем образа Леонардо. Им стал мой старинный дорогой друг, художник и философ из Лос-Анджелеса Том Эллис. Второго такого одаренного человека я не встречала. Том щедро обогащает нашу жизнь своими безумными эклектическими шедеврами. Он большой интеллектуал и эксцентрик, яркий и экстравагантный. С Леонардо его роднит легкий нрав, благоговение перед Природой и неутолимая жажда проникнуть в глубинную суть религии, сексуальности, психоделики и различных состояний человека. Создавая в книге образ гениального маэстро, я избрала Тома Эллиса за эталон, и книга от этого только выиграла.