Солдат до последнего дня. Воспоминания фельдмаршала Третьего рейха. 1933-1947 - Альбрехт Кессельринг

Основанием для пункта 2 обвинительного заключения были приказы, изданные мной 17 июня, 1 июля, 15 августа и 24 сентября 1944 года. Я говорю только о тех пунктах обвинительного заключения, которые присутствовали в заключительном выступлении обвинителя.

«Борьба против партизанских отрядов должна осуществляться всеми доступными средствами и с максимальной суровостью. Я окажу поддержку любому командиру, который в выборе этих средств и степени суровости выйдет за границы нашей обычной сдержанности» (из приказа от 17 июня).

В первом английском переводе вместо слова «средства» фигурировало слово «методы»; при таком варианте может показаться, что текст приказа свидетельствует о справедливости предъявленных мне обвинений. Интересно, что во время судебного процесса над генералом СС Симоном, проходившего в Падуе уже после суда надо мной, обвинитель, который на моем процессе выступал в роли помощника обвинителя, снова употребил слово «методы». Было ли правомерным использование этого неверного перевода?

«В данном случае действует старый принцип, в соответствии с которым совершить ошибку в выборе средств для достижения цели лучше, чем ничего не предпринять и проявить халатность. Партизанские отряды необходимо атаковать и уничтожать».

Эта выдержка является ясной директивой; она была адресована всем командирам вплоть до дивизионных, которым в особых случаях подчас приходилось издавать свои приказы, выдержанные в духе вышеупомянутого секретного документа. Целью моего приказа от 17 июня, как и последующих, было не допустить, чтобы боевые действия с обеих сторон превратились в хаос, и обязать командиров обратить внимание на проблему партизанской войны, которой многие не придавали значения; другими словами, я старался внушить своим подчиненным, что борьба с партизанами имеет не меньшее значение, чем боевые действия на фронте, и санкционировал применение всех мер, необходимых для того, чтобы с ней покончить.

Суд счел, что слова «я окажу поддержку любому командиру» и так далее могут быть истолкованы как намерение поддержать любые репрессии. Однако тот очевидный факт, что этот приказ не имеет никакого отношения к репрессиям как таковым, ясно указывает, что все обстояло иначе.

Мой приказ от 1 июля 1944 года, в отличие от приказа, изданного мной 17 июня, является чисто боевым; в то же время его пункты b и с содержат принципы применения репрессий – избежать рассмотрения этого вопроса было невозможно:

«а) В моем обращении к итальянцам я объявил тотальную войну партизанам. Это заявление не должно остаться пустой угрозой. Я обязываю всех солдат и представителей военной полиции в случае необходимости применять самые суровые меры. За любым актом насилия со стороны партизанских отрядов должно немедленно следовать возмездие.

b) В районах, где партизаны появляются в значительном количестве, определенный процент местных жителей мужского пола, который должен определяться особо, следует арестовывать и в случае совершения партизанами актов насилия расстреливать.

c) Населенные пункты, в которых происходят нападения на наших солдат и т. п., должны сжигаться. Непосредственные участники и зачинщики этих нападений должны подвергаться публичной казни через повешение».

Этот приказ был моим ответом на переданный по радио призыв фельдмаршалов Бадольо и Александера убивать немцев и активизировать партизанскую войну. Я считаю, что обвинения, касающиеся пункта b, никогда не были бы выдвинуты против меня, если бы британские власти, которые составляли мое обвинительное заключение, были знакомы с содержанием статьи 358d американских «Правил наземной войны». Вот что в ней сказано:

«Заложники, арестованные и удерживаемые с целью использования их в качестве средства для предотвращения незаконных действий со стороны вооруженных сил противника или населения, могут подвергаться наказаниям или смертной казни, если упомянутые незаконные действия все же совершаются».

Более того, американская правовая концепция позволяет даже казнить на месте – то есть без суда и следствия – партизан и мятежников. У меня, однако, не возникало необходимости использовать это право, поскольку не было ни одного доказанного случая, когда участников партизанских отрядов казнили бы после окончания боевых действий без предварительного вынесения приговора военным судом. То, что мои обвинители пытались доказать обратное исходя из моего приказа от 24 сентября (там сказано: «Далее я приказываю в будущем проводить заседания военных судов немедленно, прямо на месте…»), просто непостижимо, поскольку, как было указано во время процесса и подтверждено доказательствами, в приведенной фразе главными являются слова «немедленно, прямо на месте». Они вовсе не означают, что военные суды сначала нужно было созывать, а уж потом ждать от них каких-то решений, – они всегда были, что называется, под рукой; эти слова скорее должны были напомнить солдатам, что существуют законные средства для наказания за нарушение международного права и что их только нужно умело применять. Если мои обвинители придерживались мнения, что мои приказы являлись подстрекательством к «террору по отношению к мирному населению Италии», то на это следует возразить, что «мирное население» или «женщины и дети» в моих приказах нигде не упоминаются и, следовательно, не имелись в виду. Все командующие армиями и группами армий и командиры дивизий, чье местонахождение было известно на момент начала моего процесса, сделали устные заявления под присягой или прислали письменные заявления о том, что они никогда не понимали моих приказов в том ключе, в каком трактовало их обвинение. Только один представитель командования, содержавшийся в Кенсингтонской тюрьме в Лондоне, под влиянием стресса, являвшегося вполне естественным следствием пребывания в заключении, высказал критические замечания по поводу моих приказов; однако это было сделано не под присягой. Будучи вызванным в суд в качестве добровольного свидетеля, он после приведения его к присяге отказался от своих показаний. Однако трибунал решил не принимать это во внимание. Попробую дать более подробные разъяснения на этот счет.

В моем приказе говорилось: «Я окажу поддержку любому командиру, который в выборе этих средств и степени суровости выйдет за границы нашей обычной сдержанности».

Свидетель запомнил эту фразу так: «Я окажу поддержку любому командиру, который в выборе этих средств и степени суровости далеко выйдет за пределы санкционированных мер».

Вторая формулировка может вызвать вполне обоснованные претензии, но в моем приказе ее не было. Даже если бы обвинение попыталось опереться на другие письменные и устные показания свидетелей, данные не под присягой, такие замечания упомянутого свидетеля, как «этот приказ подвергает войска большой опасности» или «приказы фельдмаршала дали войскам слишком большую свободу», не могут считаться подтверждением того, что с моей стороны имело место подстрекательство к террору по отношению к мирному населению. Кроме того, суду должно было быть известно из показаний начальника штаба, служившего под началом командующего армией, о котором идет речь, что никакой угрозы боевому духу наших войск в действительности не существовало.

Кажется немыслимым, что после того, как вопрос о показаниях этого представителя германского командования окончательно прояснился, суд все же решил опереться на письменное заявление, сделанное упомянутым свидетелем в Лондоне. И тем не менее это было именно так!