Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт

— Это, случайно, не твое?

Сен-Клер перехватил вещицу на лету и в изумлении вытаращил глаза: у него на ладони лежал голубой камешек из подземелий Храмовой горы.

— Где ты это нашел? — тут же спросил он.

— У одного из скотов, которых я подстрелил сегодня ночью. Висело у него на запястье, но я сразу понял, что оно чужое.

Только сейчас Сен-Клеру пришло в голову, что, к стыду своему, он за все утро даже не вспомнил о судьбе своих бывших спасителей. Он огляделся, но нигде не смог обнаружить даже следа их пребывания.

— Где они? Что с ними случилось?

Гассан скривил губы в сардонической улыбке:

— Я случился, Санглар. С ними случился я. Но ты, наверное, хочешь узнать, где они теперь? Сегодня утром я привязал тела к лошадям и оттащил подальше от водоема, в пересохшее русло. Это довольно далеко отсюда, и вонь от их гниющих трупов до пруда не дойдет.

— А кто они, ты знаешь?

— Нет, понятия не имею. Просто кочевники, но не из окрестных земель, а откуда-то издалека. Вчера я попытался поговорить с ними, но не понял ни единого слова из их речей. Чужой язык и чужие люди. Впрочем, они сунниты, так что мир без них не обеднеет. Теперь пора в путь. Ты не против?

— Нет, но мне бы хотелось отыскать свой меч. Эта вещица была привязана к эфесу.

Гассан только покачал головой:

— Я не видел ничего похожего на меч ференги. У этих простаков и оружие было никчемное, жалкие железки. Если бы им попался в руки стоящий клинок, они бы его поберегли. Вероятно, ты отвязал этот камешек еще до того, как потерял меч. Собирайся, пора трогаться.

Сен-Клер еще помялся на месте, озадаченный хитросплетениями недавних событий, приведших голубое украшение обратно к нему, а затем взвалил на плечо увесистую суму с предназначенными для него кандалами и пошел вслед за Гассаном к двум великолепным белым скакунам и кучке верблюдов, привязанных в тени пальмовой рощицы. Гассан укрепил суму и два полных бурдюка с водой на спине одного из верблюдов, и весь караван направился на юг, дальше в пустыню.

Одо, епископ Фонтенблоский, неистовствовал в отнюдь не священническом гневе, меряя шагами Алисину спальню вдоль и поперек и нечленораздельно рыча. Больше всего ему хотелось запрокинуть голову и завыть от ярости. Он столь стремительно ходил взад-вперед, то и дело меняя направление, что шелковый подрясник развевался позади подобно плащу, спереди налипая на нагое тело. Его интимные части болели от Алисиного жестокого с ними обращения, и если совсем недавно Одо ощущал приятное бессилие и насыщение, теперь он страдал от обиды и несправедливого отношения. Эта стерва нагло оскорбила его и оставила мучиться одного — составлять ответ на выдвинутый ею ультиматум. В жару любовных судорог он не заметил, как некто вошел в спальню, и потихоньку вынес всю его верхнюю одежду. Теперь он не сомневался, что похититель — не кто иной, как эта старая карга, шлюха Эсфирь, бывшая нянька Алисы.

Одо ничуть не заботило, что старая сводня могла видеть его в постели с принцессой: он и так знал, что подобная картина для нее привычна. Нет, более всего его взбесило, что она украла его одежду и лишила всякой возможности уйти отсюда. Теперь он всецело зависел от капризов и милостей этой проклятой гарпии — ее хозяйки, находившей столько злорадного удовольствия в его унижениях.

«Одо, — величественно обратилась она к нему, — ты здесь в последний раз. С завтрашнего дня мы с тобой больше не встречаемся… по крайней мере, как сейчас… разве что я передумаю и позову тебя еще разок — тряхнуть стариной. Впрочем, я позабочусь, чтобы ты не скучал без меня. Я, видишь ли, скоро выйду замуж; мой жених — тот, кто просит моей руки, — уже на пути в Заморье. Таким образом, ты и сам понимаешь, что отныне мне придется поберечь репутацию и избавиться от некоторых дурных привычек. А ты, прелесть моя, и есть одна из таких привычек».

Скажите пожалуйста — жених! Кто, интересно? Какой-нибудь французский или итальянский хлыщ. Просит ее руки! Сама-то — блудница, а туда же — замуж собирается!

Одо был так зол, что горло его сжималось, грозя удушьем, и все истеричные, неистовые обвинения и вопросы застревали в нем невысказанными. Кто возьмет ее в жены? Какой мужчина в здравом рассудке захочет этого? Но ответ пришел сам собой: любой человек почтет за великое счастье хотя бы просто претендовать на брак с Алисой де Бурк и навалит перед собой гору трупов, только чтобы взобраться к желанной вершине.

Сегодня, пока он силился свыкнуться с новостью, она сидела и жадно наблюдала за выражением его лица и особенно глаз. Затем принцесса рассмеялась и хлестнула Одо мухобойкой, которой щелкала пронырливых песчаных насекомых.

«Подумай пока, — обратилась она к нему, — посиди немного и все спокойно взвесь. Мне тоже надо поразмыслить; я знаю, чего бы тебе хотелось, и знаю, где это достать. Оставайся здесь, если хочешь, и дождись меня».

И ушла, приставив к двери двух стражей и покинув Одо в совершенном одиночестве. Чтоб прикрыть наготу, у него не было ничего, кроме шелкового подрясника. Такое стерпеть было нельзя.

Он услышал за спиной тихий звук растворяемой двери и порывисто обернулся, готовый задать Алисе словесную взбучку, но она, вскинув руку, предупредила его порыв и жестом подозвала Эсфирь, вошедшую вслед за принцессой. Та безмолвно проследовала за хозяйкой, неся на руке епископскую мантию. Старуха разложила одежду на кресле и разгладила ткань.

— Ну вот, — произнесла Алиса, — не осталось и следа от твоей маленькой оплошности.

Одо открыл было рот, чтоб огрызнуться, но так ничего и не сказал. Да, правда, с ним случилась неприятность; но, если учесть все последующие слова, промах вовсе не был случайным. Смакуя радость встречи после месячного отдаления, он, что и говорить, немного перевозбудился, а чертовка Алиса, вроде бы стремясь угодить ему, нарочно подстроила семяизвержение прямо на бледно-зеленый подол его рясы. Одо сразу же забыл об этом, едва заметив себе, что перед уходом надо бы отмыть пятна, потому что в этот раз принцесса была с ним не просто ласкова — она всецело отдалась ему во власть.

Теперь-то он понимал почему: Алиса хотела отвлечь его, пока эта дряхлая свиноматка утаскивала его одежду, — и все для того, чтобы он не мог безопасно уйти к себе и ждал, пока его отпустят! Меж тем было непонятно, зачем принцессе его удерживать — почему она просто не прогнала его пестовать свою ярость наедине с самим собой? Одо признался себе, что ей удалось растравить его любопытство.

Принцесса же, словно читая его мысли, снова подняла руку, пытаясь утихомирить его гнев, и выслала Эсфирь прочь. Она проследила, чтобы нянька, выйдя из спальни, плотно прикрыла за собой дверь, и только тогда обернулась к распаленному епископу. Трясясь от злобы, с пылающим лицом тот смотрел на нее, сжимая и разжимая кулаки.