Покидая мир - Дуглас Кеннеди

Тут Верн взглянул на часы, попросил принести счет и сообщил, что ему стыдно: он испортил чудесный ужин болтовней о себе.

— Мне очень хотелось вас послушать, — возразила я, — потому что вы чрезвычайно интересный человек.

Верн покрутил теперь пустой бокал из-под красного вина, которое он заказал к горячему.

— Никто не называл меня интересным за… на самом деле никто… после моего профессора в Королевском колледже.

— Но это правда, вы интересный человек. Знайте это.

Принесли счет, и, когда я снова предложила оплатить половину, Верн сказал:

— После всего, что вам пришлось выслушать?

Потом мы перешли на другую сторону улицы и вошли в очень просторный, очень современный концертный зал. Событие было явно не рядовым, так как в вестибюле стоял гул. Почти зрители все были одеты нарядно, даже чуточку слишком нарядно… Так в городах, лежащих чуть в стороне от большой культуры, люди облачаются в вечерние платья и наимоднейшие костюмы по любому поводу, который можно назвать серьезным. Места у нас были превосходные: шестой ряд партера, чуть смещенные от центра так, что рояль был виден идеально.

Огни в зале погасли, сцена осветилась, и вышла Анджела Хьюитт, женщина лет пятидесяти, в блестящем темно-синем платье, не красавица в общепринятом смысле, но очень приятная, похожая на Симону де Бовуар. Но стоило ей сесть за рояль, подождать несколько мгновений, пока в зале смолкнет шум, и поднять руки над клавишами, чтобы начать играть первые такты баховских «Вариаций Гольдберга», я забыла и думать о ее сходстве с подругой Сартра или о том, что в молодости она, наверное, была заумной, «книжной» девочкой из тех, кто не ходит на свидания в старших классах. Войдя в медитативную сосредоточенность первой арии невероятно плотного и глубокого фортепьянного мира Баха, Хьюитт заставила меня замереть от восторга. За семьдесят пять минут, на протяжении которых она воспроизводила перед нами многочисленные вариации этого монументального произведения, я сумела различить в них целый спектр всевозможных эмоциональных состояний, тяжких раздумий и головокружительного восторга, осторожной надежды и полного отчаяния, кипучей энергии и печального осознания того, что жизнь — всего лишь череда мимолетных, эфемерных мгновений…

Никогда еще мне не доводилось слышать такого исполнения, и я была поражена виртуозной способностью Хьюитт мгновенно менять эмоциональный настрой, превращая сложные и скрупулезные музыкальные вариации Баха в целостное единство. За час пятнадцать минут я ни разу не оторвала от нее глаз. Вот щемящие, прозрачные финальные аккорды повторенной в конце арии растворились в воздухе, и наступила тишина. Потом концертный зал взорвался. Зрители повскакивали с мест, что-то выкрикивая. Оглянувшись на Верна, я увидела, что он плачет.

Когда мы вышли из зала, я взяла Верна за руку и сказала:

— Я даже не знаю, как мне вас благодарить за это.

— Вы позволите вас подвезти? — спросил он.

У Верна оказалась десятилетняя «тойота-королла», цвет которой точнее всего можно описать как кремовый с ржавчиной. Верн торопливо переложил с пассажирского сиденья назад стопки дисков, которыми оно было плотно уставлено. Он спросил мой адрес, заметил, что знает этот дом, и больше не сказал ни слова за всю дорогу. Я могла бы попробовать завести разговор. Но дважды, покосившись на Верна, я почувствовала, что во время этого концерта с ним что-то произошло. В глазах у него плескалась невыразимая грусть, открывшая мне что-то такое, что нельзя даже пытаться выразить словами. Мы подъехали, я снова поблагодарила Верна за удивительный вечер — и сочла уместным наклониться к нему и быстро коснуться губами его щеки. Я заметила, как напряглись в это мгновение его плечи. Потом я услышала тихое «До завтра», он подождал, пока я выйду из машины, и скрылся в ночи.

Я поднялась к себе. И уселась в кресло, даже не сняв куртки. Я размышляла о том, что слышала сегодня, и о своей благодарности Верну за эту возможность испытать впечатления настолько яркие, богатые и мощные, что — это дошло до меня только сейчас — на целых семьдесят пять минут я забыла о трагедии, расколовшей мою жизнь.

Конечно, не успела я об этом подумать, как все нахлынуло вновь. И все-таки этот долгий темный вечер с Бахом, в душу которого так глубоко проникла пианистка, помог мне отвлечься от своего горя, хоть на время. И я невольно спрашивала себя, вспоминая о всех детях, которых потерял сам Бах, не искал ли и он забвения и утешения в полифоничной безмерности своих вариаций.

Впрочем, уже завтра, прямо с утра, Эмили вновь заслонила собой все остальное. Я пробовала договориться с тоской — убеждала себя, что просто обязана научиться с ней жить. Проблема заключалась в том, что жить я с этим не могла. Моя дочурка ушла навсегда. Я не в силах была смириться с этой чудовищной реальностью, но она оставалась неизменной, необратимой. Это так. Но разве ты можешь что-то поделать? Ничего… только постараться дожить до конца очередного дня.

Я приготовила себе кофе, включила радио. На «Си-би-си Радио 2» шло утреннее шоу. Ведущий, как всегда, был жизнерадостен, острил и блистал эрудицией. В девять часов начался блок международных и местных новостей. Диктор взволнованно объявил об исчезновении местной девочки из городка Таунсенд, в ста километрах к югу от Калгари. После школы Айви Макинтайр тринадцати лет собиралась на прием к зубному врачу. Ее отец Джордж, занятый на работе неполный день, должен был забрать ее из стоматологической клиники, расположенной рядом со школой, но девочка так и не появилась. Как выяснилось позже, Айви в тот день не было и в школе, хотя отец показал, что видел утром, как она выходила из дому. Мать — с утра пораньше она забегала в местный супермаркет — в это время уже была на работе. По словам репортера Си-би-си, королевская полиция «ведет розыски во всех направлениях» и считает преждевременным квалифицировать исчезновение девочки как похищение или что-то еще более зловещее.

Я на полуслове выключила радио. Не хотела — или не могла — больше слушать об этом.

В тот же день я во время перерыва зашла выпить кофе в комнату для персонала и застала Бэбс и миссис Вудс, увлеченно обсуждавших исчезновение Айви Макинтайр.

— Я слышала, что ее отец горький пьяница и пару раз набрасывался на нее и на жену с кулаками, — сообщила миссис Вудс.

— Там еще есть и старший сын, Майкл, ему восемнадцать лет, он работает нефтяником в Форт Макмюррей. По его словам, сестра всегда побаивалась оставаться с папашей наедине, потому что…

Дверь за мной затворилась, и женщины, увидев, кто вошел, мгновенно переменили тему разговора. Немного позже, отправляясь обедать, я увидела в коридоре Верна, идущего навстречу.

— Еще раз спасибо за незабываемый вечер, — сказала я.

В ответ он застенчиво кивнул и прошел мимо.

В течение нескольких дней газеты, радио и телевидение только и говорили, что об Айви Макинтайр.

Хотя в комнате персонала происшествие волновало, кажется, всех, а газеты ухватились за него как за подарок судьбы, я была полна решимости в это дело не вникать.