Темный Берег - Альфред Анджело Аттанасио

— Эта чуточка называется жизнь! — обычно вставлял кто-нибудь с почти неизбежным вздохом, цитируя «Талисманические оды».

— И мы действительно лишь чуть больше, чем призраки, — соглашался Бульдог. — Призраки меряют историями расстояния до края мира. Какая разница, будет ли наша история историей Кавала или Врэта? Острый край срезает такие мелкие различия. Добро против зла? Что значат в пустоте свет или тьма? Бездна поглотила святого чародея так же легко, как приняла в себя чудовище Врэта.

— Отрава чёртова! — обычно ругался кто-нибудь из публики в ответ на нигилизм, который казался им достойным разве что Властелина Тьмы.

Бульдог улыбался, сверкая клыками.

— И разве мы не чуть больше, чем иллюзии, все мы? — обвинял он мусорщиков, избавленных Чармом от шрамов, и гостей, защищённых талисманами. — Пусть мы вихри Чармового огня, стоящие на Ирте, и через мгновение мы просто беглецы внутрь своих тел. Паломники пустоты. Кочевники холодных миров.

Лорд Дрив пролежал весь день в Чармовом сне, завёрнутый в покрывало грезоткани и привязанный целительными опалами к гамаку, висящему в жёлтой палатке, фильтрующей лучи Извечной Звезды. Пока он набирался сил, Тиви помогала Бульдогу и его добровольцам в лечебнице. Она снимала опустелые наговорные камни с амулетных повязок раненых и приносила от чармоделов новые на замену.

Однажды, когда в работе наступило затишье, она встретилась с Бульдогом на склоне холма, покрытом выцветшей от соли травой. По одну сторону дымилось море среди торчащих из воды утёсов, по другую стояли палатки и строения лечебницы, впитывая излучение Извечной Звезды колдовской тканью жёлтого и ослепительно-золотого цветов.

— Ты дал мне выжить в лагере, — сказала Тиви, присев с ним на выброшенный морем ствол, принесённый сюда, несомненно, ограми. — А Дрив говорит, что я спасла его от печальной судьбы Рики. Так что это ты спас его.

Бульдог смущённо отвернулся и поглядел на сверкающие палатки импровизированного посёлка.

— Посмотри на нас, сидящих на Ирте на обламывающемся краю Бездны с её вакуумом и тусклым холодным светом. Эта Бездна ждёт, когда поглотит нас целиком. Рано или поздно все мы там будем…

— Да, Пёс. Все, кроме святых. — Тиви положила руку на его мохнатую лапу. — Есть у меня вопрос. Не насчёт святых или проклятых, просто насчёт живых.

— Это хорошо! Я сам не святой и не проклятый, — сказал Бульдог и положил большие руки на перевязь жезлов власти, сооружённую им из запасов с верфей. — Как все, я живу на Светлом Берегу, пока не покину тело и свет не унесёт меня во тьму Залива. Так предсказывают талисманические мудрецы, и я в их словах не сомневаюсь.

Тиви кивнула и потрогала ожерелье амулетов, радуясь их успокаивающей силе.

— Ты думаешь, что это жизнь, которую можно любить? — спросила она. — Я в том смысле, что мы видели столько смертей, и таких ужасных… «Амулеты исцеляют тело, Чарм исцеляет душу». Так говорят ведьмы. Но мёртвых всё равно не вернуть. И это насмешка надо мной.

— Насмешка над тобой? — Бульдог рассмеялся от неожиданности. — Ты заговорила как ведьма.

— Насмешка — это то, что я ощущаю. — Её взгляд осветился настойчивостью. — Пёс, я люблю Дрива.

— Любовь! — Философ набрал воздуха, чтобы пуститься в рассуждения о пленительных истинах Отрывка о Любви, но сдержался, увидев напряжённую тревогу на загорелом лице своей подопечной.

— А всё, что я о нём знаю, — это только сон. И всё равно я его люблю. Можно ли любить сны, Пёс?

— Некоторые философы сказали бы, что всё, что мы можем любить, — это наш сон.

Тень между её глазами исчезла, напряжение спало.

— Так что всё в порядке? Насчёт меня и Дрива?

— Любовь есть вопрос, — процитировал Бульдог из Отрывка и вгляделся в её лицо с тёплым блеском янтарных глаз. — Ответ лежит не во мне, моя серьёзная подруга, а в Дриве.

Оба перевели взгляды на плещущие пологи палаток, думая о том, сколько ещё работы им предстоит. Бульдог попрощался и зашагал величественной походкой к лечебнице, гордый тем, что дал подопечной совет, достойный мудреца, и без многословных проповедей.

«Любовь, — подумал он, — и есть то, что исцеляет нас в этом творении разбитых миров. Не слова. Слова — гулкая пустота. Исцеляет любовь, заключённая в них».

Философ подставил лицо ветру, чтобы ощутить вкус пены, и продолжал разговор с собой из глубины сердца.

«Таким образом, мы — целители, разве не так? Потому что любовь нужна не меньше, чем Чарм. Да, каждый из нас — целитель, потому что все мы — раненые».

Он заглянул себе в душу, оценивая потери прошлого, которые надо будет запомнить. Подёргивая бороду, он говорил, заполняя эту пустоту, и слова создавали в нём тепло, как излучение одинокой звезды.

— Одинокое в ветре своего танца, человечество представляется мне очень похожим на старого целителя на осыпи горного склона под безучастным простором безбрежного неба. Вся его душа парит в его заклинаниях. — Он вздохнул: — И чему же мы должны посвятить беспомощность этого танца, Бульдог? Чему? И я тебе скажу, друг мой: этой болью незнания, этой попыткой узнать и понять горе жизни мы познаем крайности любви.

Тиви с нежностью смотрела ему вслед, видя, как он разговаривает сам с собой, и рада была, что он так прямо воспринял тот совет, что дал ей. Снова ощутив благодарность за его дружбу, она коснулась талисманных бус у себя на шее, которые он ей дал, и они помогли ей пробудить в себе нежность после стольких тяжёлых страданий.

Мысли её вернулись к Дриву, и она задумалась, на что будет похожа их жизнь.

Пройдёт ещё день, и герцог встанет исцелённый, избавленный от всех ран, нанесённых Поездом Боли. Но пока что он странствует далеко от своего бесчувственного тела. В горячечном полёте он опоясывает мир и снова ищет Габагалус. Ночь накрыла дальний край, и он видит под собой только светящееся море, глянцевое от света планет и звёздного дыма.

На дневной стороне он летел среди растрёпанных ветром облаков над священной вершиной Плавающего Камня. Сожжённые поля в тени висящей горы уже оживали искрами зелени, исцелённые чармовой водой.

Проплывали луга, иногда мелькала степная деревушка, плавающая в спокойном море зелени. Далеко сверкали цепи мелей, приливных луж и морского горизонта. Уходили торжественно назад Сухие Болота с виноградниками, пастельными хижинами и небесными пристанями, возносящимися в облака вместе с торговыми дирижаблями.

Старый Черепок, колоссальный гранитный порт на мысах Мирдата, не терял времени, и обрушенные змеедемонами знаменитые спиральные башни уже стояли в лесах. Дрив не стал осматривать восстановительные работы, потому что ему не терпелось снова увидеть свою столицу.

Плавающий над изгибающимися грядами джунглей и облачными лесами Укса, Дорзен разбрасывал свет куполами минаретов и висячими лентами мостовых. Но герцог не успел приблизиться, как его позвал тихий настойчивый голос: