Витязь на распутье - Валерий Елманов

– Тогда на что он мне? – невесело улыбнулась Ксения. – Счастье у меня и без того есть, богатырь мой любый.

– Ну как же, – возразил я. – Счастье ведь только с живым может быть, а раз так, значит, он тебе жениха убережет.

Она приняла перстень, задумчиво покачала его на ладошке, но затем решительно вернула:

– Тяжко ему за моим суженым издаля приглядывать. Нет уж, пущай он поближе к тебе будет. – И царевна, внимательно посмотрев на мое грустное лицо и прикусив губу, твердо произнесла: – Сказываешь, самое дорогое отдаешь? Что же, тогда и мне след тебе самое дорогое отдать.

Поначалу я даже не понял, что именно она имеет в виду, но потом дошло. Да и как тут не дойдет, когда мне напрямую сказали, чтобы я приходил после полуночи в ее опочивальню.

Честно говоря, стало не по себе. Ну неправильно это как-то, и все тут. И не потому, что в нынешнем веке такие вещи до свадьбы строго осуждались. В конце концов, кто знать-то будет? Сенные девки? Так Ксения сразу предупредила, чтоб я о них не заботился. Мол, дала ей Марья Петровна медок заветный с травками хитрыми, так что все они будут спать как убитые. Но все равно неправильно. Нельзя так.

А с другой стороны – как отказаться так, чтоб не обидеть?

Но тут на крылечко своей избы вышла игуменья. Жених, конечно, имеет право проводить невесту, особенно когда впереди расставание, но не более того, и я спешно распрощался, пообещав, что приду, и принялся ломать голову в поисках нужных слов. Времени до полуночи оставалось изрядно, но подумать мне не дали. Оказывается, настоятельница вышла не просто так. Ей был нужен именно я, ибо в благодарность за отзывчивость к ее просьбе матушка Дарья собралась поведать мне тайну, о которой теперь знала только она…

Признаться, когда игуменья начала говорить, я даже не думал, насколько это важно, однако по мере того, как она рассказывала, мне стало понятно, что и впрямь сведения первостепенной важности. Нет, незаконнорожденных детей или тому подобных откровений в ее рассказе не имелось – сколько ж можно? – и повествовала она о сугубо материальных вещах, но зато таких дорогих, что…

Оказывается, в ту пору, когда она еще была царицей, на Русь собирался идти в очередной набег крымский хан. Годом раньше он уже прошелся по стране, причем весьма удачно, под конец спалив и столицу, так почему бы не повторить.

Иван Грозный, узнав об этом и совершенно не надеясь на свои войска, тем более что Москва в результате прошлогоднего погрома стояла вообще без стен, принялся – как обычно в таких случаях и поступали потомки Ивана Калиты, даже Дмитрий Донской – готовиться к большому драпу.

Время позволяло ему собраться основательно, и уже в конце января из Москвы в Новгород прибыло триста саней, доверху груженных государевой казной. Тут были самоцветы, драгметаллы – монеты и посуда, а также богато украшенные иконы в окладах из золота и серебра, с вкраплениями все тех же крупных самоцветов, и рухлядь – меха, ткани и прочее.

В феврале в Новгород прикатило еще полторы сотни возов – не иначе как царь подчищал хоромы. Ну в точности как царица-вдова Мария Григорьевна, тоже собиравшаяся в Кострому под негласным девизом: «Не отдадим узурпатору ни пяди… грязной рогожи!» Вот только она женщина, ей дозволительно, а этот вообще-то мужик.

Впрочем, черт с ним, с государем-батюшкой, который хуже любого отчима, ибо сейчас речь не о нем.

Так вот, еще не успев прибыть в Новгород, он по пути туда побеспокоился о том, как бы их понадежнее запрятать – очень уж опасался, что татарам покажется мало разоренной Москвы и они в поисках добычи пожирнее забредут аж сюда. Струги, которые он повелел приготовить, – одно, но в стругах многое не увезешь, тем более как исключительно сухопутный человек он после случая с утонувшим годовалым сыном[128]не доверял и рекам, тем паче морю. Перевернется суденышко, и гудбай всему золоту. Посему куда проще спрятать его, а потом – не будут же татары торчать на Руси всю зиму – спокойно отрыть.

Чуть ли не полутысяча возов – штука заковыристая. Такое не зароешь, да и бесполезно – те, кто закапывал, сами же и сдадут. Более того, даже если не придет крымский хан, а царь уедет в Данию или Англию – все равно по возвращении ничего найти не получится, ибо немедленно откопают и…

Словом, он пришел к выводу, что надо спрятать только самое-самое, которое уместилось на десяти санях. Понятно, что там уже рухляди не имелось, а серебра было всего два воза, да и то в виде особо красивой посуды, разумеется, с непременным вкраплением самоцветов. Все остальное – исключительно монеты и изделия из золота плюс наиболее ценные старинные иконы.

Все эти возы доставили якобы как личные вещи царицы Анны Алексеевны Колтовской, на которой он как раз по весне и женился, причем отвезли их в Хутынский монастырь, куда Иоанн, даже не успев заехать в Новгород, вроде как приехал помолиться у раки с мощами чудотворца Варлаама.

Ей эта поездка царя в обитель изначально показалась несколько странной. Судите сами – монастырь расположен на северо-востоке от города, то есть по всему раскладу куда проще было бы сперва появиться в Новгороде, передохнуть с дороги, а уж потом тащиться дальше.

Кроме того, сам он отправился туда отдельно от нее. Если бы царь сказал Анне, что она туда вообще не поедет, – одно. Тут как раз ничего удивительного. Если бы, невзирая на то что обитель мужская, взял царицу с собой, – тоже удивляться нечего. Но тут было нечто третье – сам укатил на молебен, куда собрал народ со всей обители, а ей сказал приезжать позже. Дескать, еще поутру он отправил людишек приготовить помещения для ее ночлега, и, пока они не управятся, царице там делать нечего.

Далее странности продолжали накапливаться. Перед расставанием Анна спросила, когда ей выезжать, и он назвал одно время, затем, подумав, перенес на час, чуть погодя – еще на два, а потом, отмахнувшись, заявил, что, как только все будет готово, за нею пришлют. И не обманул – действительно прислали, хотя очень поздно, так что в обители Анна появилась уже в первом часу ночи. А до той поры бригада рабочих спешно трудилась якобы по устройству хором государыни[129]. На самом же деле они, отгородив досками со стороны монастыря восемь келий, предназначенных для царицы и ее ближних княгинь и боярынь, ударно вкалывали, выдалбливая тайники, где и размещали драгоценный груз.

Увидев жуткий бардак – рабочие хоть и восстановили полы в кельях, а затем еще задрапировали стены дорогими тканями, все убрать за собой не поспели, да и благоухало в помещениях свежей штукатуркой и побелкой так, что спать никакой возможности, – Анна поутру наивно попеняла на все это государю. В ответ на замечание царицы тот согласно кивнул, заметив, что сам весьма недоволен, но уже принял меры, и повел ее за собой.