Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Эван Хантер

class="p1">— Безусловно, казался, — подтвердил Тарталья.

— Ну, никаких соображений у меня нет, — сказал Роджер и улыбнулся. ’

— У меня чувство, что ему хочется попрощаться с нами, — сказал Фук.

— Нет, нет.

— И у меня это чувство, — согласился Тарталья.

— Я думаю, что мы уже злоупотребляем гостеприимством, — сказал Фук. — Я уверен, что Роджеру и Эмилии есть о чем поговорить, вместо того, чтобы ломать голову над сволочным ледником миссис Доуэрти.

— Хо-ло-дилышком, — поправил его Тарталья.

— О да, прошу прощения, — сказал Фук, — и прошу прощения, что употребил слово «сволочной», мисс.

— …Эмилия.

— Да, Эмилия.

— Да не убегайте так, — попросил Роджер. — Выпейте еще.

— Нет, нет, мы просто хотели узнать, о чем вы толковали с этими сыщиками из полицейского участка. Как их фамилии, Доминик? Ты помнишь их фамилии?

— Мэтт и Джефф, — сказал Тарталья, засмеявшись. — Вы думаете, они когда-нибудь найдут этот холодильник?

— Никогда, — сказал Фук.

— А знаете что?

— Что?

— Держу пари, что этот кто-то уже преспокойно установил этот холодильник у себя в кухне. Держу пари, что он полон пива и яиц, и молока, и содовой, и сыра, и яблок, и апельсинов, и бананов, и винограда, и желе, и…

— «О, не кладите вы бананов, — запела Эмилия, — в холодильники свои!»

— Ча-ча-ча! — лихо подпел Фук и захохотал.

— И этот тип, наверное, живет прямо по соседству с полицейским, — развивал далее Тарталья. — И сегодня вечером этот полицейский зайдет к нему выпить пива или еще чего-нибудь, а этот парень подойдет к холодильнику, который он упер, а полицейский будет сидеть рядышком и даже не почувствует, что холодильник-то этот жареный, — сказал он и захохотал.

— Как это холодильник может быть жареным? — спросила Эмилия и начала смеяться.

— Нам надо идти, — заявил Фук. — Он подошел к комоду и забрал бутылку. — Рады, что полиция выдала вам свидетельство о благонадежности, Роджер. Но, как минимум, и вы могли бы спросить, как мы с Домиником прошли чистку.

— Ох, в самом деле, извините, — сказал Роджер. — Я не подумал…

— Вы будете счастливы узнать, что ни один из нас не включен в состав подозреваемых. По мнению полиции, вор работал снаружи. Собственно говоря, они считают, что дверь подвала была взломана. Коротенький так сказал.

— Спокойной ночи, Эмилия, — сказал Тарталья от двери.

— Спокойной ночи, — ответила она.

— Очень было приятно познакомиться, — сказал он.

— Спасибо. С вами тоже.

— Очень приятно, — снова сказал Тарталья.

— Мисс, — начал Фук, становясь перед ней и отвешивая небольшой поклон. — С вами, один из лучших людей, когда либо ступающих по лицу земли, Роджер Брум. Прекрасный человек, даже при коротком знакомстве.

— Я знаю, — подтвердила Эмилия.

— Хорошо. Вы прекрасная женщина.

— Спасибо.

— Хорошо. — Он пошел к двери. — Будьте милы друг с другом, — сказал он. — Вы очень милые люди. Будьте милыми.

Он коротко поклонился и вышел. Тарталья вышел вслед за ним, закрыв дверь.

— Я думаю, дверь надо запереть, — хрипловато сказала Эмилия.

— Зачем?

— М-м-м, — хмыкнула она, хищно улыбаясь. — Нам многое предстоит, Роджер. Много приятного. — Она неуверенно поднялась на ноги, подошла к двери стенного шкафа, открыла ее и в удивлении отступила. Повернулась к нему и хихикнула, прихлопнув рукой рот. — Я думала, тут клозет, — сказала она. — Где тут у тебя клозет?

— В коридоре.

— Можно, я пойду умоюсь? — спросила она.

— Конечно, — ответил он.

— Сейчас вернусь, — сказала она и пошла к двери, открыла ее, повернулась и с большим достоинством сказала — Вообще-то мне надо пи-пи, — и вышла.

Роджер сел на край кровати.

У него вспотели ладони.

Он ударил ее совершенно неожиданно.

Он даже не знал, что собирается ударить Молли, пока его рука не нанесла удар, — не пощечину ладонью, а удар жестким, стиснутым кулаком. Он ударил ее в глаз и, снова размахнувшись, ударил опять. У нее потекла кровь. из носа. Он увидел, как она открывает рот, чтобы закричать. Для него все стало вдруг казаться странным: кровь пошла у нее из носа — и он тут же понял, что нельзя допустить, чтобы кровь попала на простыни; ее рот начал открываться — и он знал, что последует пронзительный вопль. Обе его громадные руки схватили ее горло и сжали. Неначатый крик затих в горле, оборвавшись коротким всхлипом, когда его пальцы сомкнулись у нее на шее. Он тут же снял ее с кровати, закинув ей голову так, чтобы кровь из носа потекла по ее лицу, по шее, по его рукам (он чуть не выронил ее, когда кровь потекла ему на руки), на ключицу, маленькие обнаженные груди. Только чтобы не потекла кровь на постель или пол. Только бы не было пятен крови ни на чем. Когда ее глаза чуть не вылезли из орбит, и она попыталась оттолкнуть его слабеющими руками, бесцельными движениями, как умирающая бабочка, он удивленно подумал, почему он делает это. Ведь он любит ее, она прекрасна, почему он делает это, почему ненавидит ее. Он все сжимал руками ее горло, из носа у нее лилась кровь, а глаза открывались все шире и шире, открылся рот, послышался странный рыгающий звук. Он подумал, что у нее может начаться рвота, отстранился как можно дальше, но все замерло. Он почувствовал, что она больше не сопротивляется. Вяло, безвольно она свисала с его рук. Он медленно опустил ее на пол, стараясь, чтобы не повернулась ее голова и кровь не попала бы ни на что. Он оставил ее голой лежать на полу и пошел в ванную помыть руки. Потом он сидел возле нее, наверное, полчаса, думая, что же ему теперь делать.

Он подумал, что, может быть, ему нужно позвонить матери и сказать ей, что он убил девушку. Но тут же у него возникла странная мысль — он ясно представил себе, как она скажет: «Сын! Немедленно приезжай домой, оставь ее там и приезжай домой». Он не считал, что должен поступить именно так.

Он все глядел на девушку, лежащую на полу. В смерти она выглядела еще некрасивее, и он не мог понять, как он мог думать, что она красива. Сам не зная зачем, он наклонился к ней и пальцем тихо и нежно провел по ее профилю. Потом закрыл ее широко раскрытые глаза.

«Я ее отнесу в полицию», — подумал он.

Он встал и пошел к стенному шкафу за ее пальто, думая, что нельзя нести ее в полицейский участок обнаженной. Он снял пальто с плечиков, расстелил его на полу рядом с ней, поднял ее и положил ее на пальто, как на одеяло, даже не попытавшись вдеть ее руки в рукава. Прошел по комнате, собирая ее одежду: блузку, юбку,