Мертвецы не катаются на лыжах. Призрак убийства - Патриция Мойес

Генри на миг посмотрел на него серьезно, потом сказал:

– Если вы собираетесь навестить Мод Мансайпл, то я, наверное, должен вам сообщить, что вчера вечером умерла ее двоюродная бабушка.

– Вот эта, девяностолетняя? Ну, что тут скажешь. Вышло ее время, наверное.

– Мне было сказано, – продолжал инспектор, – что траура не будет, потому что у Мансайплов он не принят. Тем не менее, я бы на вашем месте попытался быть несколько тактичнее. И осторожнее.

– Осторожнее?

– Этот пистолет, – сказал Генри, – сейчас в чьих-то руках. Если он не у вас… – Инспектор не стал договаривать, а спросил: – У вас тут много посетителей бывает?

– Посетителей? А, понимаю, к чему вы. Человек, который… – Фрэнк залился смехом, совершенно лишенным веселья, используемым как оружие против истеблишмента. Так смеется мальчик, показывающий старшим язык. – Вы же не думаете, что Крегуэлл проторил тропу к моей двери? Вряд ли у меня тут вообще могут быть посетители.

– Даже почтальон или молочник?

– Ну… эти – да, вчера оба здесь были. Но я их не считаю.

– Вот и я к тому же, – сказал Генри. – Есть еще кто-нибудь, кого вы не считаете?

– В воскресенье заезжал достославный сержант Даккетт, мудрец Фенширской полиции, – сообщил Фрэнк с тяжеловесным сарказмом. – Что-то насчет сверки показаний. Да, и еще могу сообщить: в воскресенье вечером изволил явиться великий сэр Джон Адамсон.

– Вот как? – Тиббет очень постарался, чтобы его голос не выдал интереса. – Полагаю, в связи с этим делом?

– Сообщить мне, что дознание назначено на следующую пятницу, – ответил Мейсон. – Очень предупредительно с его стороны. Вполне мог предоставить события обычному ходу. Я вчера официально получил извещение из офиса коронера – с чем было связано посещение почтальона.

– Я так понимаю, что сэр Джон думал, что вы предпочтете…

– Он хотел на меня посмотреть, – ответил Фрэнк. – Вполне понятно. Но, конечно, невозможно подумать, что аристократ может быть подвержен вульгарному любопытству.

– Если вы хотите трактовать это таким образом… – Генри пожал плечами. – Кажется, у вас сильная простуда, – добавил он.

– Как была бы у всякого, застрявшего в этой дыре. Какое это имеет отношение…

– Я просто подумал, не заезжал ли к вам доктор?

Мейсон посмотрел с неприязнью.

– Заезжал вчера, – ответил он. – Я позвонил спросить, когда у него приемные часы, и доктор ответил, что он будет по вызову рядом со мной, и тогда заедет. Выдал мне рецепт на какую-то микстуру от кашля и аспирин. В этом есть что-то зловещее?

– Не знаю, – сказал инспектор. – Когда это было?

– Вчера утром, около одиннадцати, кажется.

– Кто-нибудь из этих людей оставался в этой комнате хоть на какое-то время?

Молодой человек задумчиво сдвинул брови и снова закашлялся.

– Да, – сказал он, когда прошел приступ. – Все они.

– Вот как?

– Когда Даккетт здесь был, зазвонил телефон в холле, и я вышел снять трубку. Это дало ему три или четыре минуты. Потом сэр Джон Адамсон, Великий-И-Могучий, так откровенно ждал, когда предложат выпить, что пришлось налить ему. Я вышел в кухню за льдом – тоже несколько минут. Старина доктор Томпсон попросил показать ему мою карточку здоровья. Я знаю, что для таких простых случаев нет необходимости предъявлять карту, но не стал поднимать шума, а вышел и сделал вид, что ищу ее. Чертова бюрократия! Вот в правильно организованном обществе…

К счастью, его прервал очередной приступ кашля. Хотя Генри было бы интересно узнать, как Мейсон – отнюдь не глупец – предполагает согласовать коммунистическое общество с избавлением от бюрократии, но на это времени у инспектора не было. Переждав приступ, он спросил:

– Другие посетители были?

– Насколько я знаю, нет, но это не значит, что тут больше никто не мог шастать.

– И вы бы не заметили?

– Ну, если бы меня дома не было.

– Но вы бы обратили внимание на взломаные двери или окно…

– Я не запираю двери, – ответил Фрэнк Мейсон. – Своим собратьям, людям труда, я доверяю.

– Кажется, при этом имеется очень много людей, которым вы не доверяете, – заметил Генри.

И вдруг, совершенно обезоруживающе, Фрэнк Мейсон улыбнулся. Тиббет поразился, как настоящая улыбка вместо презрительной усмешки может осветить лицо и сделать его интересным.

– Те, кому я не доверяю, – ответил молодой человек, – все люди богатые. А в этом доме нет ничего, что требовало бы запирать его от людей такого сорта.

Генри в свою очередь тоже не мог не улыбнуться, но с некоторой горчинкой.

– Думаю, вы не правы, – ответил он. – Имелся предмет, который стоил кражи, но его уже нет, так что теперь нет смысла запирать конюшню, когда лошадь уже украли. Ладно, мне пора. А кстати, – сказал он, задержавшись на пороге, – я был бы рад почитать вашу книгу, когда вы ее закончите.

– Я смотрю, вы пытаетесь в этом что-то накопать, да?

– Не в том смысле, в каком вы подумали. Меня всегда интересовал Ксенофан. Он определенно предвосхитил множество современных радикальных идей, и мне было бы интересно увидеть, как вы свяжете его с Марксом.

– А что вы об этом знаете? – подозрительно спросил Фрэнк Мейсон.

– Ну, в частности, вспомните эту его забавную мысль о богах, созданных по образу и подобию людей.

– Вы меня удивляете, – сказал молодой человек. – Я полагал, что вы последователь Гераклита, учитывая ваше отношение к истеблишменту.

Несмотря на высокомерный тон, было заметно, что он заинтригован.

Генри засмеялся:

– Я не такой уж твердокаменный сторонник истеблишмента. Конечно, panta rhei…[45]

– Все течет, – сказал Мейсон. – Но очень многое…

Он осекся.

– Все-таки вы читаете по-гречески? – мягко спросил инспектор.

Фрэнк стал пунцовым.

– Так вы меня просто подлавливали? Все знают, что значит «panta rhei», и не надо быть специалистом в греческом…

– Я не пытался вас подловить, – возразил Генри. – Не было необходимости.

– Что это значит?

– Только то, что человек настолько умный и добросовестный, как вы, не взялся бы за такую книгу, если бы не мог прочесть первоисточник.

Мейсон промолчал, а Тиббет добавил:

– И совершенно не было нужды это скрывать.

Он вышел в сад, где гулял ветер.

В Крегуэлл-Грейндже жизнь протекала по обычному сценарию, несмотря на смерть тети Доры. Выйдя из машины, Генри услышал со стрельбища звуки пальбы. С другого конца сада донеслись пронзительные, но не всегда верные ноты кларнета, попавшего в руки не слишком умелого музыканта. Входная дверь была распахнута настежь, и из глубины дома мерным аккомпанементом солисту доносилось ритмичное гудение пылесоса. Однако инспектор решил, что гнетущая атмосфера дома в трауре все же ощущается.