Тайный год - Михаил Гиголашвили

Ныне в пыточной каморе прибрано, пустовато. Дыба завалена тряпьём. Стоят иссечённые колоды. Молотки, зубила, дробила, клинья, долбни, железные лапы и когти, отмычки, отвёртки. По стенам – косы, серпы, пилы, клещи, верёвки, арканы, кнуты. Колодки с дырами для рук и ног. В углу змеятся в куче цепи и кандалы – ножные, ручные, шейные. Посреди каморы на цепи с потолка подвешен огромный котёл, полный зеленоватой воды. Под котлом – дрова, но огня нет.

Малюта по-хозяйски ходит по каморе. В алой рубахе до колен, сверху безрукавная кацавея, поверх неё кожаный набрюшник, где распихана всякая нужная по ремеслу железная мелочь: нож для резки, шило для колки, щипцы – пальцы щёлкать, кусачи – ноздри рвать, гвозди – в глаза и уши вбивать.

В углу небрежно, в один узел, привязан верёвкой к кольцу в стене седой сухой старик с длинными космами. Голова дрожит, глаза закатаны по-куриному. Возле псиной миски с мутной водой валяется рваный клобук.

– Что ты, Малюта? Откуда ты, Григорий Лукьяныч? Чего нам тут? Кого это ты приволок? Зачем такое? – с тревогой вглядывается то в Малюту, то в старика, силясь вспомнить, кто этот тощец (один из настоятелей Боровского? прежний его духовник Иаков? знакомый старец с Соловков?), – но старик так худ, что лица толком не разобрать – одни кости скул и зазубрина кадыка.

Малюта вдруг по-басурмански проводит открытыми ладонями перед лбом, лицом и бородой, толстым пальцем с узким ногтем тычет в котёл, болтает в воде:

– Холодна. Счас огоньку запалим… Его сварим, а тебя скупнём! Чупи-чупи! Чупи-чупи! А, трухайло, заячья душа? Готов?

– Кого ты варить-купать собрался? – Спрашивая, в смятении украдкой нагибается, шарит в сапоге, тут ли нож (да что нож против палача-топора?).

А Малюта говорит совсем уже непонятное:

– Это, государь, святой Антип, великий мудрила. Ежели его сварить, а опосля в том отваре тебя искупнуть – то будешь столь же мудр, как он!

– Да ты в своём ли уме – святых варить? Нет, мне не надо, я и так мудр! Недоброе ты затеял, Малютушка! – в ужасе отступает спиной к стене, но Малюта напирает на него животом, гнусно лыбясь, дыша вонько и жарко:

– Соглашайся, господарь, не то худо будет, наоборотки сделаю! Колдунцы под плетьми мне открыли! Правое дело, верняк! Станешь самым великим, весь мир взнуздаешь, на крюк водрузишь! – Потом не спеша отходит к старику, начинает срывать с него грязную рясу, оглядывает с оценкой: – Да тут мяса совсем ничего, одни кости! Ну, наваристее будет…

В панической тоске – чего доброго, безумный палач заставит его жрать сей суп и заедать человечиной! – украдкой озирается. Но двери затворены, выбраться некуда! А Малюта, сорвав со старца рясу и пригнув его голову на колоду, начинает топором рубить волосы, приговаривая:

– Волосья при варке мешают – бухнут, пухнут… Эт не больно… Эт быстро… Зубья – сюды, кости – туды, а мясо – пополам: нам, вам, псам, сам на сам! У Господа все живы-здоровы! Невинным пришёл – невинным уйдёшь, ещё мне «спаси Бог» говорить будешь… Му́ки душу чистят, вылизывают… Да не трепыхайся!.. Стар, а дрыглив! И жиловат, собака, – не разваришь… – а старик по-паучьи отбивается сухими лапками, пискляво подблеивая.

«Не хватило Малюте меня в кровавом корыте искупать и курчавой головой спину тереть, так в человечьей похлёбке утопить хочет! Чего доброго, и меня следом за стариком сварит, чтобы потом самому искупаться! С него станет! Ему дай волю – самого Христа не пожалеет, скажет: сварю – и сам стану Богом!»

Решил опрокинуть котёл, пока нет огня, – без воды как варить?

Но не успел того додумать, как Малюта, бросив старика, с грязной бранью на него кинулся и цепко ухватил ручищей за елдан, вопя:

– Бежать вздумал, боягуз? Счас будет потеха!

…Проснулся, облитый морозным липким потом. Скинул одеяло, с отвращением оттащил за уши Кругляша от елдана – зверёк повадился ночами залезать под рубаху и лизать язву на плюшке, чего он почти не ощущал: сон под сонным отваром был крепок.

Кроль квашнёй шлёпнулся на половицы, но и там не успокоился – насел на чёбот и начал в него торопко, усердно и суетливо тыркаться, словно в крольчиху, окриков не слыша и отвалясь только после последних быстрых толчков.

«Вот тебе и дела…» – кисло-неопределённо подумал и, задрав рубаху, начал осматривать елдан, замечая, что шанкра стала менее гноеточива и даже как будто затягивается. И ожерелье мелких язвочек поредело, что и доктор Элмс заметил, осматривая недавно больной член. Неужели грядёт выздоровление? Неужели ангел-кроль взаправду вылечит его, высося напрочь всю недужину? И почему во сне Малюта хватал его за елдан? Что сей знак значит? И зачем вообще приходил Малюта? Он и при жизни был опасен, рядом с ним жить – всё равно что по ножу ходить, дух захватывает, а после смерти от него и подавно ничего доброго ожидать не можно!

Начал читать молитву на отгон души Малюты:

– Отче Паисий Великий, избави от мук усопшего раба своего Григория, яко все к тебе прибегаем, ты молишь о нас Христа Бога нашего! Скорый покров и помощь и милость покажи на усопшем рабе Григории, и укроти волны суетных помышлений, и упокой его мятежную и неприкаянную душу! – но вдруг запутался в словах и лежал некоторое время молча, мучаясь болями в кистях рук и грея их о бока. Только не помогало – пальцы сводило от нытной тупой ломоты.

Печка, что ли, остыла? Или тело уже стало полуживым?

– Эй, кто там! Прошка! Шишка!

Оба возникли в дверях.

– Несите ханку, зелье алтайского мурзы, – ноги зело болят, терпеть эту пытку нет мочи! Китайской травы заварите! Урды свежей! И горячих саек с каймаком!

На это Прошка начал скулить, зачем-де эту гадость опийную глотать, не лучше ли сычёного мёда выпить или мазью смазаться:

– А то опять днями как трупец лежать изволишь, без тела и главы!

Пришикнул на него:

– Пшёл, дрязга, ты смажешь… ноги зубным порошком! Хорошо, что не зубы мазью для ног чистил! Всё шиворот-навыворот!

Видя, что Прошка не унимается в отлынивании («И где колдовское зелье прятано – мне неведомо. Как принесу? Куда ты его заскобарил? Знать не знаю!»), схватил чёбот, побывавший под Кругляшом, и швырнул его в слугу. Тот живо отклонился, чёбот грохнул около кроля, отчего зверёк распушил крылышки и в безмолвной дрожи гневно задёргал лапами.

Это не на шутку разозлило, заставило потянуться к стене за нагайкой:

– Чуть ангела не загубил из-за тебя, беса! Вот я тебя! Неси ханку! Много не выпью, только б му́ку унять! Мёртвым не буду, наоборот – оживу.

Делать нечего – Прошка отправился в башенку, где в сухом подоконном схроне была запрятана часть опиума.

– А ты, Шиш, завари траву ча. Что, нет в коробе? Кончилась? Иди в кладовую, там ящик-цыб, в бычью шкуру завёрнут, чтоб трава не замёрзла. Ты мех отверни, не повреди, шкура ещё пригодится, из неё можно тёплый полушуб пошить для Власия… Цыб открой, вот ключ, и набери короб доверху.