Южная роза - Ляна Зелинская

Две недели назад Габриэль получила от отца письмо, с датой предполагаемого отъезда из Волхарда. Синьор Миранди торопился — на днях должна открыться выставка в королевском музее с находками из Эрнино.

Это хорошо, что отец вернулся. Пожалуй, пришло время поговорить с ним всерьез об отъезде в Таржен. Кажется, чтобы вылечить ее боль нужно не только время, но и гораздо большее расстояние.

Выставка проходила в самом большом павильоне музея, в огромном зале, увенчанном стеклянным куполом сверху, благодаря которому всю экспозицию заливал яркий солнечный свет. К экспонатам добавили ещё и огромные картины, на которых художник изобразил тигров на охоте среди горных пейзажей, и несколько чучел в натуральную величину, сделанных по эскизам синьора Миранди. Саблезубые тигры на фоне горных пейзажей Трамантии выглядели поистине устрашающе. И каждый, кто поднимался на постамент, чтобы оценить размеры животных, понимал насколько они были грозными хищниками.

Габриэль приехала на выставку вместе с Франческой и синьором Тересси. Людей в павильоне было много. Купив небольшой буклет с расписанием выставки и кратким описанием экспозиции, Габриэль принялась рассматривать картины. А Фрэн со своим женихом отправилась гулять по верхней галерее, и Габриэль решила им не мешать.

Она смотрела на то, как мастерски художник изобразил горные пики Сорелле, озеро и зелёную долину, и на неё снова навалилась тоска, словно эти картины внезапно стали дверью в прошлое, которую она нечаянно отворила.

Вчера, обедая с отцом, она расспрашивала его о поездке, надеясь, что он хоть что-нибудь расскажет о Форстере. Но отец, видимо, боясь потревожить её чувства, говорил только о новых находках и предстоящих открытиях, о выставке, и приёме у герцога Сандоваль, который назначен на послезавтра. Спросить его о Форстере напрямую она не решалась, понимая, что так будет правильно — ей не нужно знать о том, что с ним происходит. А ещё — боясь услышать, что он, наконец, женился на Паоле. Ей нужно просто его забыть. Только вот как найти в себе силы для этого?

На новость о том, что Габриель хочет уехать к двоюродной тете в Таржен, синьор Миранди ответил не сразу. Посмотрел на нее как-то странно с сочувствием, а потом сказал:

— Давай мы обсудим этот вопрос после выставки? Это ведь серьезное путешествие, нужно все взвесить… Может, ты еще передумаешь уезжать…

Нет. Она не передумает. С каждым днём она лишь всё больше убеждалась в том, что ей нужна смена обстановки. Но настаивать не стала, ответив лишь:

— Хорошо. Поговорим сразу после выставки.

Она отвернулась от картины, чувствуя, как на глаза наворачиваются непрошеные слёзы. Вспомнились её прогулки вдоль озера, и поездка к Голубиной скале…

Габриэль сделала несколько глубоких вздохов, отошла, и окинула взглядом толпу в поисках синьора Миранди. Она издали узнала приметную фигуру герцога Сандоваль. Он был высок, выше любого в этом зале, нескладен и тощ, а ещё очень любил жилеты ярких расцветок. В молодости он и сам выезжал в научные экспедиции, а однажды даже повредил колено в многодневном переходе через горы, поэтому теперь заметно хромал и опирался на массивную трость с набалдашником в виде львиной головы. Рядом с ним она увидела отца, который, как и всегда, увлечённо жестикулировал, рассказывая что-то, скорее всего об экспонатах.

А третьим в их компании оказался мессир Форстер.

Он стоял к Габриэль спиной, но она узнала его без труда, и сердце сжалось до боли, забилось так быстро, что даже мир поплыл перед глазами.

O Нет!

Все усилия оказались напрасны. Она столько дней уверяла себя, что вот ещё немного, ещё потерпеть, и она перестанет страдать, ведь время лечит… Она забудет его смех, его бархатный голос, и обжигающий взгляд, от которого её всегда заливала краска смущения. А вот увидела его, и всё пошло прахом — все усилия его забыть и не думать о нём. И всё, чего ей хотелось сейчас, до боли, до одурения, чтобы он повернулся и просто посмотрел на неё. Серый мир вокруг неё будто вспыхнул сразу всеми красками…

Милость божья.

Габриэль на негнущихся ногах отошла к стене и прислонилась, продолжая разглядывать их компанию. Они стояли довольно далеко, и она напряжённо всматривалась, пытаясь угадать, что за женщины стоят рядом с ними. Но они были ей незнакомы. И ни одна из них не была Паолой Кавальканти-Бруно… или правильнее сказать — Паолой Форстер?

Габриэль на мгновенье представила, что Паола здесь, что, может, она просто отошла куда-нибудь, и каково будет, если они внезапно столкнутся в этом зале. От этой мысли ей сделалось дурно, она поспешила прочь, нашла Франческу, и сославшись на недомогание, быстро покинула музей. Поймала извозчика и всю дорогу просила его ехать быстрее. Она бежала, сама не зная зачем, и не зная, от чего именно она пытается убежать…

В лавке спешно прошла наверх, мимо удивлённой Симоны, развязывая на ходу ленты шляпки, и думая лишь о том, что не может же она вот так всю жизнь прятаться по углам, боясь ненароком встретить Форстера и его жену! Это просто невыносимо! И очень больно…

А значит — она должна уехать. Как можно скорее.

И как когда-то в Волхарде, она распахнула шкаф и принялась складывать вещи дрожащими руками. Только сейчас на неё накатила волна понимания и боли. Такой

сильной, что ей снова захотелось плакать. На неё нахлынули воспоминания, те, которые она всё это время гнала от себя, заставляя снова и снова мысленно возвращаться в шумный зал музея, и желать лишь одного — чтобы Форстер повернулся и посмотрел на неё. И осознание того, что вот он здесь, жив-здоров, и как ни в чём не бывало гуляет по музею, а она… она почти больна от мыслей о нём, она почти сходит с ума.

Габриэль даже не думала, что эта мимолётная встреча может так разбередить её душу.

Пречистая Дева! Что я делаю?

Она смотрела на чемодан и понимала — она же не может уехать вот прямо сейчас. Ей нужно купить билет, решить всё с отцом и Роминой, да и как отправиться одной в такое дальнее путешествие? В конце концов, надо известить тётю…

Но рационально мыслить не могла, лишь устало села в кресло и опустила голову, сжимая руками виски.

Сколько она так просидела? Она не знала. Время будто замедлило ход.

Как же ей излечиться от этого? Как же ей жить дальше?

Если мысли о нём, как кислота, разъедают всё внутри, выжигают душу, стирают все краски, делая небо серым, море серым, серой осень, улицы и даже листья на деревьях… и только сегодняшняя встреча, как яркий луч в её серых буднях. Луч, который обжигает так сильно….

Она не может спать, не может есть, не может думать о будущем, она живёт как во сне, у которого нет завтрашнего дня, а разве это жизнь?

Посидев немного в тишине, она вздохнула, встала и глянула на себя в зеркало. Плеснула в лицо воды из кувшина, стирая ладонью капли, подняла чемодан и засунула его обратно в шкаф.