Черная сага - Сергей Булыга

– Муж мой, не верь ему, он лжет! Откуда ему знать о том, чего он не видел? Ты же когда упал в той хижине, а он следом вбежал – потому что он тогда сразу пошел за тобой, когда ты сошел с корабля – и он вбежал и закричал, чтобы скорее ставили шатер и отнесли тебя туда! И отнесли, и положили. А после он пришел и мазал тебя всякими мазями, может, они были ядовитые, и также обкуривал дымами, от которых дышать было нечем! А после он еще прикладывал ухо к твоей груди! Зачем он это делал?! А ты, мой муж, тогда кричал! И очень громко!

– Что я кричал? – спросил я.

– О разном, – нехотя сказала Сьюгред. – Больше всего о ключнице. Потом еще о мальчике, который утонул. Потом что-то еще. Тогда этот колдун встал и ушел туда, где ты упал. Я пошла за ним и я все видела! Там, в той старой хижине, он сперва все ощупал и обнюхал, потом развел в печи огонь, бросал в него какие-то вонючие коренья, огонь стал зеленым и загорелся очень сильно, а он стал что-то быстро-быстро приговаривать… а после стал просто молча смотреть на огонь – и долго так сидел! Потом вскочил и говорит: «Вот оно как! Вот оно как!» Но я же тоже видела: огонь – просто огонь, только зеленый. Не верь ему, муж мой, он лжет. Лжет! Лжет!..

И она заплакала. Я утешал ее. Я говорил: все хорошо, моя любимая, мы вместе, зимой у нас родится сын, все будут чтить его, а криворотые уйдут, мы одолеем их, потому что нам поможет колдовство, которое добыл для нас Лайм. А Барраслав, сказал я… И задумался. А и действительно, подумал я, а Барраслав? И я спросил, когда пришел Барраслав и сколько с ним людей. Сьюгред ответила, что меньше полусотни. Но еще хуже другое, сказала она, хуже то, что Барраслав сразу сказал, что биться с криворотыми нельзя, а нужно отходить, потому что…

Но тут она опять заплакала! И я опять утешал ее и при этом говорил много такого, во что сам, конечно, не верил. А что еще мне было говорить? Она – это моя жена, а у нее под сердцем мой сын! И поэтому я опять говорил много всякого хорошего, и обнимал ее, и целовал, и опять говорил. И как же я был рад, когда она наконец утерла слезы и сказала:

– Муж мой! Все будет хорошо! – и даже засмеялась.

А утром, когда я вышел из шатра, я был совсем бодрый и крепкий. Барраслав и Владивлад ждали меня. Мы сели к костру и сразу стали говорить о самых важных делах. Потом к нам подсел Шуба, потом Лайм. А потом был сигнальный дым о том, что идет Кнас с криворотыми, что их тьмы и тьмы. А уллинцы дымов не посылали. Владивлад был очень гневен, но молчал. И Барраслав уже не говорил о том, что надо отходить. Теперь он говорил только о том, где лучше встать и как и чем их встречать. А еще он вспоминал, как бился в других землях. А я молчал. И Лайм молчал. Потом мы все ходили и осматривали поле. Потом я отозвал Лайма в сторону и сказал так:

– Прости меня, почтенный Лайм. Вот чем, оказывается, все это дело кончилось. А я не такое тебе обещал.

А он сказал:

– Это не главное! Почтенный – вот что главное.

– Да, – сказал я.

Мы обнялись. Потом был пир, мы пировали. И Лайм тогда сказал, что завтра он поступит вот как: выйдет вперед и расстегнет ворот рубахи, достанет из-за пазухи волшебный пузырек…

Но тут Владивлад его перебил и сказал, что это неправильно, а нужно делать так, как сейчас он его научит. И стал рассказывать. Но теперь уже не вытерпел Шуба и стал учить по-своему. А после свое слово сказал Барраслав. А потом уже даже моя Сьюгред, и та, не утерпев, стала давать Лайму советы! Один только я молчал, потому что, думал я тогда, я в своей жизни уже все сказал и все сделал…

Но это, конечно, не так, потому что не все! Потому что будет еще один день – завтрашний. Так скорее бы он наступал!

Я не хотел убивать Хрт, так как прекрасно понимал, что ни к чему хорошему это не приведет, и потому долго от этого отказывался. Однако судьба есть судьба – и, прибыв на капище, я зарубил истукана Хрт и истукана Макьи, а после, уже на кумирне, прикончил и Хвакира, их каменного пса. Но, войдя в Хижину и увидев сидящих за столом двух стариков – пускай себе и неживых, но плачущих кровавыми слезами, я с отвращением отбросил меч. Не мог я их рубить! И тогда волхв, то есть тамошний языческий служитель, возмущенный этим моим жестом, тут же схватил отброшенный мною меч и начал рубить им меня и пробивать мою кольчугу! И я упал. Конечно же, я мог упасть вместе с их священной колыбелью, то есть потащить ее за собой, и тогда уже никто не уцелел бы на этой Земле – ни мы, ни криворотые, – но это было бы совсем уже постыдно, и поэтому я упал один. И я гордился этим. И думал, что я умираю.

Но судьба рассудила иначе – и я остался жив. Когда я открыл глаза, то увидел над собой небо, облака, дружинников… и понял, что, значит, я еще не все сделал в этом мире. И я не ошибся! Теперь я точно знаю, для чего мне была дарована жизнь.

Ну а тогда я этого еще не знал. Тогда я был едва живой и продолжал истекать кровью. Еще немного, и я умер бы. Однако же случилось так, что на меня наткнулся Шуба. А получилось это вот почему. После того, как мы с ним расстались и я отправился в город, на капище, Шуба отвел свою дружину на Триждылысый Холм, а это примерно в четырех полетах стрелы севернее Ярлграда, и там они расседлали коней, спешились и принялись ждать, что будет дальше. А дальше было так: сперва все было тихо, потом был очень сильный крик – это, наверное, тогда, когда я рубил идолов, а люди, стоявшие вокруг меня, дико кричали. Потом все стихло. А потом над городом взметнулось пламя! И какое! Это уже был не Ярлград, а будто один большой костер! И это было такое устрашающее зрелище, что передовые отряды криворотых, которые к тому времени уже совсем близко подошли к крепостным стенам, сначала остановились, а потом даже начали отступать! Правда, далеко они не отступили, а, соединившись со своими основными силами, достаточно быстро развернулись в боевую линию, и те из воинов, которые оказались в первых рядах, изготовили луки, а остальные подняли неимоверный шум, колотя древками копий в обтянутые человеческой кожей огромные бубны. А эти бубны, как я потом сам неоднократно убеждался, издают очень низкий и крайне неприятный звук, похожий на звериный рык. И вот страшно горел Ярлград и оглушительно громыхали эти звероголосые бубны. А потом из крепостных ворот начали выбегать объятые ужасом ярлградцы. Вот тут-то криворотые и начали стрелять! Луки у них очень упругие и поэтому стрелы, выпущенные из них, обладают огромной убойной силой и без всякого труда пробивают любые защитные покровы. А зубчатые наконечники стрел устроены столь хитро, что попавшую в тело стрелу вынуть обратно уже невозможно, а разве только обломить, и то это впоследствии приводит к очень болезненным язвам. То есть, если коротко, то все тогда кончилось тем, что Ярлград сгорел полностью, а все ярлградцы погибли – одни в огне, а другие от стрел, а криворотые взошли на пепелище и стали праздновать там победу. А Шуба приказал седлать коней и уходить вдоль берега вверх по реке – на Глур. Конечно, он потом рассказывал, за это свое вполне логичное решение он наслушался всякого: что он якобы оробел и якобы предал, а также, что хоть Хрт и мертв, а все равно он не простит ему этого бегства. Но Шуба на всё это тогда сказал примерно вот что: да, Хрт умер, но Земля ведь еще жива, и поэтому нужно думать о живых, а не о мертвых, а для живых нужны мечи, и вот он их и сохранил. А что есть, спросил Шуба, меч? Меч, сам ответил он, это есть жизнь своим и смерть чужим. Поэтому, закончил он, нужно идти на Глур, к своим! После чего никто уже ему ничего не говорил, а все они дружно развернулись и пошли на Глур.