Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Между Хасаном и Тариком стояла большая бронзовая жаровня, и поднимающийся от углей жар заволакивал извивающимся маревом обескровленное лицо нерегиля. Тот лишь покачал головой – и отставил так и не пригубленную чашу.

– Да что с тобой, братишка? – снова рассердился Хасан. – Сейчас время радоваться, а не печалиться. Судьба не дала нам стать врагами, и мы снова сражались щитом к щиту! Разбили неприятеля! Изменники схвачены, их войско рассеяно! Не обижай удачу кислым видом – слышишь, братишка?

Но Тарик упрямо мотнул головой:

– Этот поход… он с самого начала не задался. Я не понимаю почему…

Хасан расхохотался – искренне и громко:

– Да ты, я смотрю, избаловался мгновенными победами! Халиф Умар ибн Фарис осаждал столицу два года, пока не подавил прошлый мятеж Зайядитов!

– Старый Тахир ибн аль-Хусайн погиб… Хороший был полководец. И верный… А в руки мне попали совсем не те люди…

– Они никогда не выдают тело того, кого провозгласили тайным имамом, – покачал головой ашшарит. – Никогда. И чем тебе не те люди ибн Казман и ибн Бакийа? Племянник вазира бросился на меч – да простит его Всевышний! – но эти-то двое у нас в руках! Разве не кажется тебе достойным удивления, что дважды предавший халифа ибн Казман примет смерть, которую его отец измыслил для главного вазира?

Тарик брезгливо сморщился:

– Да уж, вы, ашшариты, горазды на выдумки… Впрочем, я еще в Куртубе говорил, что этого юнца незачем миловать, – ибо он все равно обратит оружие против нас. Оказалось, я был прав.

Хасан молча кивнул. Тогда, на приеме у халифа, он промолчал – но в глубине души согласился с оравшим перед троном Аммара ибн Амира нерегилем. Оставлять мятежников в живых – все равно, что оставлять тлеющими угли костра в сухой степи. Мятежи щедро заливают кровью их главарей – или они вспыхивают снова и разрастаются в пожирающий государство пожар.

В косяк двери, скрытой висевшим в проеме ковром, поскреблись.

– Войди, Самуха.

Под ковер прополз мальчишка из джунгар, которого Тарик поймал тогда на улицах Мурэна. Юный невольник почтительно припал к толстым хорасанским коврам, щедро покрывавшим весь пол просторного покоя.

– Говори.

– Голубь из столицы, сейид. С посланием от Саида аль-Амина, вольноотпущенника эмира верующих.

Нерегиль оставил способного молодого ханетту с тысячей воинов в качестве Левых дворцовых гвардейцев.

– Дай сюда.

Мальчик быстро подполз на коленях к нерегилю, снова прижался лбом к ковру и почтительно протянул господину деревянный поднос с крошечным свитком. Нерегиль взял его, развернул и углубился в чтение. Хасан, покручивая ус, думал, что ибн Худайр наверняка уже знает то же самое. Один он, ибн Ахмад, остался не у дел – и в полной безвестности. Впрочем, таков удел воина – узнавать все последним и делать то, что тебе приказывают.

Впрочем, пока ему жаловаться не на что: аль-Кадиры славились богатством, а казну предпочитали хранить в горных замках, считавшихся неприступными. Теперь их золото досталось войскам Тарика и Хасана.

Ибн Ахмад снова поглядел на гулямчонка, разливавшего вино. Как его звали – Зариф? Почувствовав взгляд, мальчик покраснел. Хасан посылал ему подарки и письмо с нежными стихами, но Зариф все вернул. И написал, что не хочет переходить к другому господину. Что ж, в книгах наставлений написано, что, если возлюбленный хранит верность хозяину и не желает продажи, ревновать и настаивать бесполезно – сердцу не прикажешь…

Так что пора возблагодарить Всевышнего за ту помощь, что Он уже послал, – к Хасану вовремя пришли сведения о разгроме войска братьев Умейядов в столице. Ибн Ахмад воздержался от опрометчивых и поспешных действий и отступил. А потом Всевышний снова помог: Хасан узнал, что от молодого Ибрахима бегут люди из страха перед нерегилем. Эмиры соседних крепостей прислали к ибн Ахмаду послов с богатыми дарами и обещаниями выплат золотом, если он вступится за них перед Тариком. И Хасан, подумав и все взвесив, перешел на сторону сумеречника и вступился перед нерегилем за этих благоразумных людей. Тарику он объяснил свое решение ненавистью к зайядитской секте – самийа не понял бы правды. И не принял бы ее – Тарик презирал золото и слабость людей к золоту. А так всем вышло благо от Всевышнего – и нерегилю, и Хасану, и эмирам крепостей.

Меж тем Тарик окончил чтение письма и поднял глаза. Жестом отпустил Самуху. И красавчика-кравчего. А когда ковер за мальчиками упал, тихо сказал:

– Я возвращаюсь в столицу, Хасан. На Шамаху тебе придется идти одному. В Мадинат-аль-Заура восстание. Какой-то зайядитский проповедник привел целое войско сумасшедших людей. Они встали лагерем под стенами Баб-аз-Захаба и осадили дворец.

– Чего они хотят? – аж привстал Хасан.

– Они объявили основателя династии Аббаса ибн Али… – тут нерегиль быстро сверился с бумажкой, – …хакиком. Это что, о Хасан?

– Это святой, – кивнул ибн Ахмад.

– Такой же, как и-Джам, что ли? – нахмурился нерегиль.

– Нет, это же Зайядиты равандитского толка. Они верят в тайный завет Али, священный «желтый свиток», а хакик – это тот, у кого находится желтый свиток.

Тарик сморгнул. Но промолчал. Хасан махнул рукой:

– Ну, Зайядиты, что с них взять.

Тарик еще раз сморгнул и, сверившись со свитком, сказал:

– А еще они объявили Фахра новым божественным воплощением.

И, сморгнув последний раз, обалдело уставился на Хасана.

Мадинат-аль-Заура, двенадцать дней спустя

Из-за непрекращающегося дождя Айша принимала не на террасе, а в церемониальном зале Младшего дворца.

Тусклый свет дождливого вечера заполнял сквозные арки в середине здания. Меняясь в высоте и в прихотливых очертаниях полукружий, рассыпаясь раковинами и золотой вязью, они, зеркально отражаясь друг от друга, образовывали продуваемый осенним ветром коридор. Слева доносилось журчание разбиваемых дождевыми каплями струй фонтанов.

Правую арку сейчас занавешивал плетеный тустарский ковер – сквозь мельчайшие дырочки между его нитями свет пробивался, словно через исколотый иголкой бумажный лист. У самых ступеней возвышения дышали теплом три большие глиняные жаровни. Время от времени из них выстреливал на драгоценные ковры уголек, и тогда к нему кидались евнухи, подбирали на кованый железный совочек и относили в сад.

Сквозняк легонько шевелил алый халифский шелк занавеса. В сумеречной мгле Айшу почти не было видно. Когда она шевелилась, шуршали слои подбитой ватой зимней одежды, звенели тяжелые церемониальные ожерелья и серьги. А еще она вздыхала – громко, так что было слышно даже сквозь треск углей, бормотание невольниц, настырный шорох дождя и барабанную дробь капель по черепице крыши.

– Я… благодарна тебе.

– Я лишь выполнял свой долг.