Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914-1921 - Анджей Иконников-Галицкий

Решение созрело. 26 октября Балахович в своем штабе под Лугой устроил пир по случаю приезда приятеля – комиссара ВЧК Петерса. Пили все – и командиры, и бойцы. Ночью после попойки Балахович разоружил ненадежную часть похмельного полка, а с остальной, надежной частью (четыре с половиной сотни) ушел по направлению к Пскову. 2 ноября отряд Балаховича уже отдыхал в древнем городе, готовясь влиться в армию Вандама-Едрихина.

Примечательный факт, характеризующий особенности русской смуты. Контакты Балаховича с красными и с ЧК не прервались, и сам себя он никогда не называл белым. Маргулиес уверенно пишет, что он «все время поддерживает связь с тылом большевиков, где имеет эмиссаров». По словам Горна, выступая перед обывателями в Пскове, Балахович кричал: «Я командую красными еще больше, чем белыми!»

Но при этом: «Коммунистов и убийц повешу до единого человека!» – таково продолжение речи Балаховича, цитируемой Горном[330]. Осуществить эту программу Станиславу Никодимовичу удалось не сразу. 15 ноября поверженные собственной революцией германцы бежали из Пскова, вслед за ними по направлению к эстонской границе ушли добровольцы Северной армии. 25-го в город вступили красные.

Добровольцы прогнали Едрихина, но и Балаховичу не удалось встать во главе собранной полуармии. С малым своим отрядом он самостоятельно действует в окрестностях Печор: коммунистов вешает, кулаков раскулачивает. По льду Чудского озера совершает разбойничий налет на Гдов, где захватывает заготовленное красными снаряжение, продукты и кучу денег. (Где-то здесь, на Печорском или Гдовском направлении, в составе красных частей против балаховцев воюет бывший штабс-капитан и кавалер пяти орденов Михаил Зощенко.) К весне «полк» Балаховича, уже в составе армии Эстонской республики (главнокомандующий – бывший подполковник Лайдонер), хозяйничает на восточном берегу Чудского озера, проделывая те же операции с эстонцами. В апреле – наступление красных; вместе с эстонскими войсками Лайдонера в его отражении участвует бывшая Северная армия, преобразованная в корпус (по численному составу полк: 3 тысячи штыков и сабель, 83 пулемета, 15 орудий). В районе Васкнарвы успешно воюет Балахович. В мае белые переходят в наступление. Главные силы Северного корпуса под командованием генерала Родзянко (племянника бывшего председателя Государственной думы) берут Ямбург (ныне Кингисепп) и Волосово. 15 мая полковник Балахович (опять сам по себе) стремительно врывается в Гдов; красноармейцы бегут, сдаются, сотнями вступают в его полк. Комиссары повешены на деревьях, кого-то балаховцы расстреливают в пригородном лесу. Чудская флотилия, стоящая поблизости от Гдова, в селе Раскопель, почти в полном составе, вместе с красным командиром Нелидовым, переходит на сторону Балаховича. Он мчится дальше. С одним неполным эскадроном – к Пскову. Не успел: 25 мая, преследуя бегущих красных, в Псков вошли эстонцы. Он все же въехал в город на белом коне – 29 мая. Через два дня Лайдонер официально и торжественно передал Балаховичу власть над Псковом и всем Псковско-Гдовским районом.

Утро следующего дня красочно живописует Горн:

«– Там, – говорит мне какая-то женщина, – идите на площадь, и на Великолуцкую…

Я пошел и увидел. Среди массы глазеющего народа высоко на фонаре качался труп полураздетого мужчины. Около самого фонаря, видимо с жгучим любопытством, вертелась разная детвора, поодаль стояли и смотрели взрослые… В тот день еще висело четыре трупа на Великолуцкой улице, около здания государственного банка, тоже на фонарях один за другим в линию по тротуару»[331].

Далее Горн резюмирует: «Вешали людей во все время управления „белых“ псковским краем».

О том же, правда не как очевидец, а со слов других лиц, рассказывает Маргулиес:

«Когда Булак-Балахович взял Псков, он задержал всю большевистскую Чрезвычайную комиссию – 34 человека. Вывел их на площадь, куда повалили и псковичи. Булак сказал чекистам речь: „Вы так провинились, что вам больше нет места на земле, считайте себя мертвыми; но если о ком-нибудь из вас кто-нибудь из собравшегося здесь народа скажет доброе слово, что вы кого-нибудь пожалели, с кем-нибудь были милосердны, – того я пощажу“.

Из народа крики: „Всех их казнить!“

– Вы слышите, – сказал Балахович, – приходится вам всем умереть. Пуль у меня нет, они все на учете, и вешать вас у меня некому – все заняты делом. Даю вам полчаса времени – вешайтесь сами.

Все через полчаса повесились»[332].

Именно развешивание граждан на фонарях стало главным символом «балаховщины» в Пскове. Батька (так теперь его требовалось называть) не стеснял себя в этом плане. Если верить многочисленным, как будто написанным под копирку свидетельствам очевидцев, командующий войсками Псковского и Гдовского районов полковник Балахович не без своеобразного юмора осуществлял свою политическую программу.

Пример балаховской революционно-сардонической иронии приводит в воспоминаниях красный боец Н. А. Порозов со слов балаховца-перебежчика:

«Батька Балахович проводил смотр одного из своих полков. Под конец вышли из строя 5 солдат и заявили, что воевать ни с кем не хотят.

– Стало быть, воевать не хотите?

– Не хотим.

– Правильно, – говорит Балахович, – белые насильно в бой никого не посылают.

И отдает приказ повесить всех пятерых перед строем»[333].

Горн, Маргулиес, Гессен, Кирдецов и прочие со сладострастным содроганием описывают ужасы правления Балаховича в Пскове. По его приказу были вырыты из могил и выброшены тела похороненных красноармейцев. Провинившихся обывателей, в том числе девушек, подвергали публичной порке розгами и шомполами. Жертвы батьки – наряду с «ворами, жидами и коммунистами» – богачи, с которых было что взять, и бедняки, за которых некому заступиться. Балахович окружил себя садистами-авантюристами вроде Энгельгардта и жуликоватыми дельцами, подобными полковнику Стоякину. Под страхом наказаний и казней эта шайка вымогала деньги и ценности у зажиточных граждан, в особенности у евреев. Штаб Балаховича и его «ушкуйники» гуляли напропалую, проматывая награбленные денежки. «Над Псковом стоял дым коромыслом… улицы, особенно по вечерам, были полны компаниями балаховских молодцов, пьяными голосами дико оравших на улицах песни», – добавляет подполковник Смирнов.

Свидетельства красочны, правда у них есть один недостаток: они все принадлежат заклятым врагам псковского батьки. Тут не обходится без противоречий; Маргулиес, к примеру, записывает (и опять-таки с чужих слов): «Отношение крестьян к нему – любовное; верят в батьку». Правда, вот Маргулиесу в этом случае поверить трудно, особенно если вспомнить про кавалерийские расправы над лужскими крестьянами во время прошлогодней продкампании… Выяснить, что и как было на самом деле, теперь уже невозможно. Но образ сложился. А вот отношения чрезмерно самостоятельного псковского кондотьера с руководством белых – не сложились.