Агафонкин и Время - Олег Радзинский

Мирча, старый маляр, передал Думитру недокуренную сигарету – курили по половинке. Все в Москве было дорого – и курево, и жратва. Дома и девки бесплатно давали: только свистни. А здесь – свисти не свисти. Никто и не услышит. Разве что Валерий, подрядчик, что их нанял, а вовремя не платит. Живут в вагончике, зимой холодно: пей водку не пей, хуй согреешься.

Думитру затянулся, думая, что если цемент не привезут, они не успеют до темноты замешать, и день пропал. Валерий не заплатит: работу не поделали. Он и за сделанную с задержкой платил. Да еще вычитал за все, сука: Думитру три дня назад недосчитался гвоздодера, так Валерий, лысый хуй, новый купил, да и вычел сто рублей. Ему цена красная – полтинник, не больше, так нет: сотню вычел. А пятьдесят куда? Себе на карман.

Он затянулся и передал остаток сигареты пожилому маляру из Тирасполя: дома тот был школьным учителем истории. Три дочери остались. Вот бы сюда хоть одну.

Думитру услышал Зов Ибрахима.

чужие в земле чужих

Он посмотрел на левую руку: на ладони, как антрацит, как незаживший шрам, темно-серым дымилась буква М.

Он увидел, что морщинистый добрый Мирча тоже смотрит на свою левую ладонь. Думитру знал, что он там видит.

ваше время

Они поднялись и не сговариваясь пошли в ногу с захламленной строительным мусором площадки. С боков к ним подтягивались другие. Братья-мигранты.

Перед тем как занять свое место в молча формировавшейся колонне, Думитру остановился у двери вагончика, где, ожидая цемента, сидел подрядчик Валерий.

Думитру постучал и встал перед дверью, зажав в поднятой руке гвоздодер.

Он не сразу поверил. Глаза, однако, говорили разуму: люди. Люди, смертные, а не чутгуры, пришедшие за ним из Аллараа Дойду. И уж точно не тенгри, духи Верхнего мира, которые, надеялся Темуджин, вознесут его в поднебесье, где у Золотой Коновязи – Алтан Гадас – сидит Великий Отец Хухэ Мунхэ Тенгер.

Духи – злые ли, добрые ли – не мочились у обочины. Они до такого не опускались.

Темуджин смотрел, не веря себе, как огромный батыр, вылезший из странной повозки, в которой его везли, направляет золотистую струйку на залитую серым камнем землю, где струйка пузырилась и становилась темной лужицей, не впитываясь и не высыхая.

Батыр мочился и, стало быть, был человек. Смертный. А смертных, знал Темуджин, можно предать смерти.

Он взглянул на сидевшего справа плечистого круглоглазого нукера. Нукер скучал. Темуджин ощупал железные кольца, которые ему надели на запястья. Кольца были соединены толстой цепочкой – три звена. Когда их надели, Темуджин думал, что это – дар Тенгри, украшение, но отчего-то не золотое. Может, золотое пока не заслужил. Теперь он думал иначе.

На левой ладони Темуджина проступил темный знак – два устремленных вверх треугольника – М.

чужие в земле чужих

Темуджин резко выбросил правый локоть вверх, ударив сидевшего рядом охранника в подбородок. Голова круглоглазого задралась, мягко стукнувшись об изголовье сиденья, и Темуджин, чуть отведя локоть, с силой, с поворотом, воткнул его в выпяченный кадык нукера. У того что-то булькнуло в горле, и Темуджин ударил еще раз, ощущая, как под ударом взрывается бугорок кадыка.

Нукер обмяк и затих. Из уголка рта медленно, нехотя показалась и начала свой путь к белому воротнику рубашки струйка черной крови.

ваше

Сидевший впереди водитель начал оборачиваться на возню, когда Темуджин, закинув вокруг его шеи скованные руки, принялся выдавливать из трахеи воздух, сводя вместе и поворачивая запястья. Водитель пытался оторвать впивавшуюся в горло цепь, но не мог, и последнее, что увидел младший лейтенант Федеральной службы охраны Андрей Кудрявцев, был меркнущий свет московского дня. “Нужно мигалку выключить”, – успел подумать Кудрявцев и перестал тревожиться. Наступил вечный покой.

Поликарпов открыл дверцу и сел на свое место спереди. Он был доволен: теперь доедет до Гольянова – почти два литра отлил.

– Поехали, – буркнул он водителю, – чего ждешь.

Андрей Кудрявцев не ответил, как обычно: “Есть, товарищ капитан”. Поликарпов скосил глаза: водитель сполз на левый бок, прислонившись щекой к боковому стеклу. Поликарпов не мог видеть его лица.

– Заснул, что ли? – позвал Поликарпов. – Давай, подъем! Поссать отойти нельзя…

Что-то серое, железное мелькнуло перед глазами капитана и впилось узкой жесткой лентой в горло, лишив дыхания, не давая вздохнуть. И не дало.

Темуджин вылез из машины и закашлялся от пропитанного плохим, масляным запахом воздуха. Мимо проезжали повозки без лошадей или ослов. Он повернулся в сторону поднимавшихся над центром Москвы фиолетовых грибов взрывов и пошел на Зов Ибрахима.

И Олеся Божар, продавщица из маленького белорусского городка Лельчицы Гомельской области, бросила делать минет дальнобойщику Василию Колпикову в кабине его “КамАЗа” на Дмитровском шоссе и, несмотря на неполученные за услугу полторы тысячи рублей – пятьсот сверх тарифа за “без резинки”, пошла на Зов Ибрахима.

чужие в земле чужих

И режиссер Анзор Джорджадзе, приехавший в Москву больше двадцати лет назад из Тбилиси и снимавший популярный сериал для ТНТ, вдруг остановился, замолк в середине скандала с генеральным продюсером канала Александром Дулерайном, требовавшим объяснить, почему съемки отстают от графика, посмотрел на свою левую ладонь, повернулся и пошел на Зов Ибрахима.

чужие в земле

И вьетнамцы Вьен и Винь, шившие на старых, плохо строчивших машинках фальшивые сумки “Louis Vuitton” в темном подвальном цехе в Бирюлеве, где ночью они стелили в узких проходах матрасы на полу и спали вповалку с тридцатью другими вьетнамскими мигрантами из провинции Биньзыонг, лежащей вдоль зеленой реки Бе, в мутных водах которой лениво плавали черные водяные буйволы, посмотрели на темно-угольный знак, проступивший на их левых ладонях, бросили недошитые сумки: Вьен – стандартную клетчатую “Keepal”, Винь – новую желтую модель “Alma” – и пошли на Зов Ибрахима.

чужие

И другие чужие по всей российской земле оставили разную работу, что делали для чужих, взглянули на клеймо Мигранта и пошли на Зов Ибрахима.

* * *

Самоходный строительный кран “Юргинец” КС-5871 (грузоподъемность – двадцать пять тонн) стоял перед Боровицкой башней Московского Кремля. С зубчатых стен по крану стреляли, над пустой Боровицкой площадью кружили боевые вертолеты Ми-8, но ни пули, ни ракеты “воздух-земля” не причиняли “Юргинцу” беспокойства.

– Ах, славно, славно, ну, право же – славно! – верещал Гог, потирая толстенькие ручки, на которых все время менялось количество пальцев. – Вот оно – сердце России. И мы, друзья, соратники, сподвижники, наконец, сейчас его остановим.