Продавцы невозможного - Вадим Панов

– Я больше не хочу смерти Сорок Два. Он… – Чайка криво усмехается. – Он сделал с собой нечто более плохое.

И качает головой. Точь-в-точь как сидящий напротив убийца.

Сегодня я хочу говорить о любви, которая есть Вселенная по имени Невозможное. Вселенная без границ и преград, без ненависти и страха, преисполненная Чудом, Надеждой, Временем и Человеком. Человеком, жизнь которого идет вперед, а не к концу. Человеком, которого боится время. Человеком, озаренным надеждой. Человеком, познавшим чудо. Человеком, живущим в любви. Любовь – вот единственный во Вселенной продавец Невозможного, и плата за него – ваша душа. Не исковерканная злобой и завистью, не окаменевшая, не черная. Плата за Невозможное – ваш костер. Плата за Невозможное – Любовь, которая станет вами. Плата за Невозможное – обретение Вечности, потому что все, кроме Любви, рано или поздно обратится в прах…

Анклав: Москва

Одежда валяется на мраморном полу, а они лежат на ней. Обессиленные и ошарашенные. Понимающие, что никогда не станут такими, как прежде.

Счастливые.

– Духи Лоа любят тебя, – тихо произносит Папа, не мигая глядя на сводчатый потолок собора. – Боятся, но любят.

– Я им чужая.

– Но они ничего не могут с собой поделать.

– Как ты.

– Да, как я…

Первородная любовь не знает имен, она просто берет свое.

Патриция тоже смотрит вверх, но видит не камни, а небо. Ночное московское небо, в котором сияет в восемь раз больше звезд. В котором на привычные созвездия накладываются другие, неизвестные, безымянные. Пэт смотрит в небо и знает, что руны сложили на ее руках ту самую, самую-самую-самую главную последовательность. Пэт видит устремленное за пределы неба Копье. Пэт знает, что сгорела на костре своей души и возродилась.

– Я не хотел возвращаться, – тихо говорит Джезе. – Хотел остаться в тебе навсегда.

– У нас есть Вечность, – эхом отзывается Пэт.

– Могла бы быть.

Он понял не все, но много. А точнее – самое главное. Он понял, что они больше не увидятся. Потому что пришла та самая, первородная любовь без имен и слов. Ведь имена и слова образуют путь, а дороги у них разные.

Дороги, выходящие за пределы их жизней. Дороги, с которых они не свернут. Но которые невозможно пройти без любви.

– А если мы все оставим? Пусть будем только мы.

– Мы потеряем больше, чем приобретем.

– Ты уверена?

– Я знаю.

Но ему нужно больше, чем уверенность ее голоса.

– Никто не знает, пока не попробует.

– Любовь есть страдание, Джезе, – шепчет Патриция. – Мы расплатились ею за то, чтобы пойти дальше. Но она всегда будет с нами.

И на ее глазах блестят слезы.

– Как сон?

– Как чудо.

– Второй раз в жизни я жалею, что не умею плакать.

Пэт поднимается, внимательно смотрит Джезе в глаза и легко, кончиками пальцев, касается его щеки. А потом, мягко проведя по губам, подбородку и шее, останавливает руку на груди Джезе.

– Мое сердце останется здесь навсегда.

– А мое – здесь. – Он касается ее груди.

Это и называется чудом.

Выбирая путь, мы выбираем спутников

– Ты ни в чем не виноват, – шепчет Ева. – Меня нужно винить, только меня.

Ее тонкие, но сильные пальчики сплелись с пальцами Сорок Два. Обжигает тело, обжигает дыхание… и слезы, что капают на его грудь – тоже обжигают. И слова…

– Роза была сильной… и я… я тоже сильная. – Пума поднимает голову и целует Сорок Два в щеку. – Я люблю тебя. – Я всегда буду рядом.

– Теперь я знаю, что такое счастье… – Полумрак спальни и расслабленная поза съедают ложь. Нужен только правильный голос, искренний голос, любящий голос, и Сорок Два справляется: – Ты, ты мне веришь?

– Я буду верить тебе всегда, – обещает Ева.

Теперь он тоже приподнялся, ответил поцелуем в губы и мягко надавил на ее плечо, заставляя улечься на спину.

– Я всегда буду верить тебе, – повторяет Пума, закрывая глаза. – И всегда буду верить в тебя.

Сорок Два входит в нее, но двигаться не спешит, крепко прижимается, вдыхая запах ее кожи, волос, вдыхая запах ее слез.

– Нас ждут тяжелые времена, Ева, и очень важно, чтобы ты в меня верила.

– Я тебя люблю…

Пять «Тек-9» произведут революцию, сделают троицу доступной, увеличат армию принявших Эпоху Цифры, навсегда изменят общество. Пять «Тек-9» откроют ворота в новый мир…

«Половинку ворот, – поправляет себя Сорок Два. – Одну створку».

«Синдин» по-прежнему недоступен, а его будет требоваться все больше и больше. Справятся ли храмовники с возрастающими потребностями? А главное, захотят ли они справляться, сообразив, что своими руками приближают Эпоху Цифры?

«Они все знали с самого начала».

Но чего они в таком случае добиваются? Почему отказали в помощи, нейрошланги им в задницы?

«Они хотят управлять новым миром! Моим новым миром!»

Простой, лежащий на самой поверхности ответ бросает Сорок Два в пот.

«Это же, клянусь Поэтессой, очевидно!»

Мутабор ненавидит Цифру, но не в силах противостоять ее приходу. Мутабор понимает, что мир уже во власти Поэтессы, а потому ни за что не отдаст рычаг, с помощью которого способен влиять на замечательный, великий, но противный сумасшедшим храмовникам мир. Нет смысла унижаться или молить, нет смысла предлагать даже самые заманчивые сделки – храмовники ни за что не поделятся властью. Нужно давить. Нужно вывернуть Владыке руки и засунуть нейро-шланг ему в задницу.

Нужно, потому что от этого зависит судьба нового мира!

И не важно, совершенно не важно, с чьей помощью будет уничтожен Мутабор!

Ева уснула.

Сладко сопит, раскинувшись на кровати, и улыбается. Кажется такой беззащитной… Ева счастлива. Она страдает, но она счастлива. Она верит, что рядом с Сорок Два ей не страшно ничего. Она верит. Она счастлива.

И она не видит его слез, потому что спит.

А сгорбленный человек беззвучно плачет, сидя на кровати рядом с уснувшей девушкой. Закрывает рот ладонью, закрывает глаза, и плечи его трясутся. Он плачет, и губы его кривятся, пытаясь прошептать: «Прости!», но не шепчут, потому что тоже плачут. Сгорбленный человек давит всхлипы, сильно кусая себя за руку, и болью изгоняет рыдания.

Навсегда.

Сгорбленный человек знает, что больше в его жизни не будет слез.