Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Уже 15 октября, то есть всего через три дня после того, как фон Бок начал вторую фазу операции «Тайфун», немцы начали выдыхаться. Распутица затрудняла снабжение танковых соединений, дождь препятствовал действиям люфтваффе. Генерал Гёпнер, чья IV танковая группа была на острие главного удара, отметил возросшее сопротивление советских войск. Он перебросил часть своих танков на шоссе Вязьма – Можайск – Москва. 15 октября, при Бородине, ему пришлось два дня вести бои, чтобы потеснить вновь сформированную (и очень слабую) 5-ю армию Лелюшенко, который был при этом ранен. Бойцы Красной армии жгли танки бутылками с «коктейлем Молотова» и отступали, только использовав все возможности к сопротивлению. В письме семье Гёпнер отмечал: «Впервые с начала войны число убитых русских намного превысило число сдавшихся в плен… У русских не осталось больше армии, достойной этого названия, и они не должны были иметь способность к такому ожесточенному сопротивлению. Однако противостоящие нам соединения – 32-я сибирская бригада и несколько танковых частей – проявили себя замечательно эффективными»[495]. Тем не менее 18 октября Гёпнеру все-таки удалось взять Можайск: до Москвы осталось 90 км.

Усилия Жукова по наведению порядка и восстановлению управления войсками начали приносить свои плоды. На его правом крыле оперативная группа Ватутина контратаковала и блокировала в Калинине немецкую III танковую группу. После потери Можайска Жуков перенес основной рубеж обороны на линию Калинин – Волоколамск – Наро-Фоминск – Алексин – Тула. Он укрепил свой центр, то есть прямой путь на Москву по Минскому шоссе. Удерживавшие это направление 5-я и 33-я армии получали основные подкрепления (25 октября 5-я получила 2 стрелковые дивизии, 5 танковых бригад, 16 артиллерийских полков). На левом фланге 43-я армия проявила слабость 19 октября? Жуков отдает безжалостный приказ: «Военному совету 43-й армии. В связи [с] неоднократным бегством с поля боя 17 и 53 сд приказываю: В целях борьбы с дезертирством выделить к утру 22:10 отряд заграждения, отобрав в него надежных бойцов за счет вдк. Заставить 17 и 53 сд упорно драться и в случае бегства выделенному отряду заграждения расстреливать на месте всех, бросающих поле боя. О сформировании отряда донести. Подписано: Жуков, Булганин»[496]. И это не пустые слова. На следующий день командующий 43-й армией Голубев получил приказ арестовать командира 17-й дивизии и расстрелять его перед строем. Жуков приказывал: «17 дивизию, 53 дивизию заставить вернуть утром 22.10.41 Тарутино во что бы то ни стало, включительно до самопожертвования»[497]. 22 октября Жуков получил новый тяжелый удар. Сдан Наро-Фоминск, основа обороны центрального участка. Командир 133-й стрелковой дивизии Герасимов и ее комиссар Шабалов были расстреляны перед строем[498]. Жуков немедленно бросил к Наро-Фоминску лучшие соединения только что прибывшей 33-й армии. Ни рядовые, ни командиры не имели никакого боевого опыта, но ценой тяжелых потерь город был на следующий день отбит. Он вновь был захвачен немцами после восьмидневного сражения, в ходе которого их IV армия понесла большие потери. Ее командующий Клюге попытался продвинуться вперед северо-западнее, по Волоколамскому шоссе, обороняемому 16-й армией. Сталин сухо предупредил ее командующего Рокоссовского: «Ст[анция] Волоколамск, гор[од]. Волоколамск под Вашу личную ответственность». Но вечером станция была потеряна. На следующий день мстительная директива Ставки пристыдила Жукова за эту неудачу и потребовала от него вернуть этот пункт. Можно себе представить реакцию командующего фронтом. Надо думать, она была изложена в ясных выражениях, поскольку в 17:05 Ставка временно отменила свой приказ в пользу контрнаступления с целью облегчить положение самого города. Но к концу дня Волоколамск пал. Жуков устроил Рокоссовскому головомойку и сообщил о прибытии, по требованию Сталина, для расследования происшедшего комиссии фронта, которая уже действовала после сдачи Можайска и Калуги. В выводах комиссии и в окончательном докладе вождю Жуков прикрыл Рокоссовского, сняв с него всякую вину за случившееся. Но тот никогда не простит Жукову присылки этой следственной комиссии и будет упрекать за нее даже в 1960-х годах. Дни боев за Волоколамск стали для Жукова самыми тяжелыми. Много лет спустя, на одном из приемов в честь Дня Победы, он подошел к Афанасию Белобородову, командовавшему 78-й дивизией, и спросил: «Помнишь, Павлантич, ноябрь сорок первого? Волоколамку помнишь? У-ух, и тяжело было…» «Глаза у него повлажнели, – рассказывал Белобородов, – рука, лежащая на моем плече, дрогнула. Но я не удивился. Вспоминать самые критические дни обороны Москвы даже такому человеку железной воли, каким я знал Жукова, было неимоверно тяжко»[499].

28 октября последняя тревога, на этот раз на юге, на дороге, ведущей в Москву из Тулы. II танковая армия Гудериана вклинилась в советскую оборону, но, когда до стен старой крепости оставалось 6 км, ее остановила дивизия НКВД, расстрелявшая немецкие танки из 76-мм зенитных орудий. Немцы были измотаны, снабжение войск прекратилось, в непролазной грязи приходилось тысячами бросать грузовики, железнодорожные линии остались далеко позади. «Все блокировано, – писал Гёпнер. – Невозможно больше передвинуть ни одно подразделение. К нам ничего больше не поступает: ни горючее, ни боеприпасы, ни продовольствие. Самолеты не могут взлететь либо потому, что размокли аэродромы, либо из-за отсутствия горючего, либо потому, что дождь и туман делают невозможным ориентирование»[500]. 30 октября Бок перешел к обороне на левом фланге и в центре своего участка фронта. Гудериану было разрешено взять Тулу, но, не добившись успеха, он 8 ноября прекратил активные операции. Бок так и не сумел дать фюреру то, о чем он просил в своем обращении 2 октября: «последнее сражение за Москву».

Почти с досады немцы, прослышавшие о панике 16 октября, усилили налеты своей авиации на Москву, призванные запугать ее жителей. Со своего КП Жуков видел летевшие каждый день на восток бомбардировщики с черными крестами. Сталину все чаще приходилось спускаться в бомбоубежище на станции метро «Кировская». На Мясницкой улице (в описываемое время называлась улицей Кирова (c 1935 г.). Историческое название возвращено в 1990 г. – Пер.), рядом с Наркоматом обороны, он устроил командный пункт в эвакуированном диспансере. Переход соединял это здание со зданием наркомата, а лифт позволял спускаться в убежище. К прибытию Сталина станцию закрывали, и его появление становилось секретом Полишинеля. Поэтому в начале 1942 года бомбоубежище оборудовали в Кремле. Октябрь стал худшим месяцем для москвичей. 28-го числа было зафиксировано 6 авианалетов на город. Но на следующий день люфтваффе потерпели тяжелое поражение: из 100 самолетов, участвовавших в рейде на Москву, 44 были сбиты советскими истребителями и огнем орудий ПВО. В воздухе, как и на земле, немецкое наступление остановилось.